– Идем, – брат осторожно сжал ладошку. – Это несложно. Ты сумеешь. На самом деле ты очень храбрая.
Он говорил очень тихо, но Теттенике слышала.
Слушала.
И шла.
Послушно. Правда, ноги заплетались и были неправильными, но это от трав.
А по узкому коридору вели лошадь.
И… и это была не та лошадь!
– Тише, – голос брата дрогнул. – Это все равно просто лошадь. Обыкновенная.
Да.
И нет.
– Поверь, она ничем не отличается от той.
– Врешь, – тихо произнесла Теттенике.
– Немного. Но ты просто представь, что это – твой Листик.
Не выйдет. Листик… она другая. И мастью, и норовом. И потому-то Теттенике сумела сесть ей на спину. Пусть не сама, а с помощью брата, пусть он и ходил рядом, держал, но ведь сумела же. И будь у них чуть больше времени, она бы… она бы справилась.
Но Листик, которую должны были привести… где она? И почему по коридору вели кобылу той самой редкой масти, что… что… это она придумала, старуха! Она всегда-то ненавидела Теттенике и… и как быть?
Теттенике завороженно смотрела на лошадь.
Ее бока отливали золотом. Позвякивали колокольчики, вплетенные в гриву. Нервно подрагивали уши, которые кобылица то прижимала к голове, одновременно скаля зубы, то поднимала, прислушиваясь ко всему.
Она ведь…
Дикая?
Когда её забрали из табуна? И вовсе, садился ли кто-нибудь на широкую её спину? И… и как быть?
– Это лучшая кобыла в моих табунах, – сказал отец, глядя куда-то поверх голов. – Но для любимой дочери мне ничего не жаль.
Теттенике едва сдерживалась, чтобы не заплакать.
Она впилась в руку брата, а тот молчал. И только слышно было, как колотится сердце. Чье? Его? Её? Лошади?
– Ей тоже страшно, – брат все-таки заговорил. – Посмотри. Она не привыкла, чтобы так, чтобы столько людей вокруг. И шум, и запахи. Её все это пугает не меньше, чем тебя.
– И что делать?
– Подойти, – он сам подвел Теттенике, пусть это и было нарушением обычая. Но молчат.
А они идут.
И чем ближе подходят, тем ближе лошадь. У нее узкая грудь. И шея гнутая, лебяжья, лоснится от пота. Кобылица мелко вздрагивает и перебирает ногами. Тонкие какие. Всегда удивляло, что лошадь большая, а ноги тонкие. Как только держится.
Оскалилась.
Всхрапнула.
Попятилась, но отступить ей не позволили. Держат крепко.
– Тише, – произнес брат очень мягко, и не понять, кому он это говорил: Теттенике или кобылице. Как её зовут?
– Огонек, – Теттенике с трудом говорила, язык сделался тяжелым, да и не только он. Но ей хватило сил протянуть руку. И раскрыть ладонь.
