На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД | страница 41

После антоновской эпопеи прибыл Яшка в златоглавую столицу – жутко недоволен был, дулся на весь белый свет: шуранули его с прежнего места за натравку сослуживцев друг на дружку. Думал: пошлют куда-нибудь в Тмутаракань – век не выберешься оттуда. На Лубянке дел невпроворот: чуть не каждый советский чинуша, пользуясь случаем, брал взятки и становился тайным пайщиком нэпмана. Неподкупный Дзержинский требовал положить этому конец:

«На почве товарного голода НЭП, особенно в Москве, приобрел характер ничем не прикрытой, для всех бросающейся в глаза спекуляции, обогащения и наглости».

И то правда: заместитель наркома финансов РСФСР и попутно член Президиума Высшего совета народного хозяйства тов. Краснощёков опредседателил, к примеру, Промышленный банк СССР и перво-наперво кредитовал 35 тысяч золотых рублей родному братцу Якову, а также снабдил его сведениями насчет колебаний валютного курса на бирже: играть – так играть с козырями! Выручку спекулянт и замнаркома по-братски делили.

А парафиновые дельцы Ривош, Хайкин и Ясный? Многажды по баснословным ценам перепродавали дефицитный парафин, покуда в наркомате внешней торговли почесывали в затылках: кому бы сбагрить невесть зачем присланный из-за границы товар?

Так что начальник Экономического управления ГПУ Зиновий Кацнельсон едва успевал крутиться-вертеться и дюже нуждался в толковых работниках. А тут товарищ, обстрелянный в схватках с тамбовскими бандитами… И остался Яшка в Москве.

Поначалу приглядывался, что да как. Был прост, грубоват, справедлив, отчаян: этакий Робин Гуд из местечка Богу слав Киевской губернии. Потом приоткрылся:

«По своим личным качествам он карьерист, беспринципен, угодлив, всегда разыгрывал из себя “рубаху-парня”, подыгрываясь под “демократа”, в то время когда из кожи лез в люди» [2].

Чекист Зиновий Кацнельсон. Фотография 1920-х годов

Ну а люди, как представлял себе пообтершийся в столичных кругах Яшка-демократ, должны и жить по-людски, не в какой-нибудь задрипанной коммуналке. Облюбовал на Мясницкой чудесную квартирку, выселил оттуда очкастых студентов, побелку-поклейку за казенный счет произвел и княжескую мебель выписал из Ленинградского дворцового фонда. Никого не убоялся, потому как знал: кацнельсоновский заместитель Миронов в обиду не даст.

Лев Григорьевич еще тем прохвостом был. Про себя рассказывал:

«В партию я вступил в 1918 году по карьеристским и шкурническим побуждениям, так как другого пути выбиться в люди в первые годы революции я не видел. Октябрьскую революцию я встретил враждебно, ибо к этому времени уже был достаточно политически сформировавшимся человеком, состоя до этого в партии “Бунд”. Развернувшиеся политические события показали мне, что только примазавшись к коммунистической партии я смогу завоевать прочные жизненные позиции, связанные с личным благополучием и карьерой» [3].