Это когда для нас Россия чужой была? На Куликовом поле, под Полтавой, при Бородине? Неправда. Однако так уж повелось в последнее время у нашего ненашего правительства: как враг у ворот, так стань на стражу, народ, а как мир да благодать, так пинков не сосчитать: мы-де и темны, и ленивы, и вкалывать задаром на чужого дядю не хотим. Ладно, все впереди.
Красная конница сокрушила войска Пилсудского: не выручили ни инструктора французские, ни пулеметы английские, ни обучение на немецкий манер. Из Житомира польский гарнизон едва-едва ноги унес. Под Киевом развернулся бой: Науму Голубу пришлось нюхнуть пороху, хоть и числился начальником экспедиции при политотделе Чапаевской дивизии – тыловиком то бишь. А захватили эшелоны вражеские – там и кони холеные, и обмундирование добротное, и оружие иностранное, маслом смазано. Драпал Пилсудский прытко.
Голуб после киевской баталии тяжко заболел. Отлежавшись в 838-м полевом запасном госпитале, подался новую власть в украинских селах устанавливать: драл на майданах глотку, из бедняков советы сколачивал. И чудилось: большевик он несгибаемый, железный – куда партия пошлет, туда и пойдет.
Его потом куда только не посылали. Демобилизовался из Красной армии – тут же Саратовский губком ВКП(б) направил в тракторный отряд комиссарить, затем – страховыми кассами заведовать, затем – на текстильно-ткацкую фабрику директорствовать. С любым поручением справлялся, нигде загвоздки не было.
А в 1930 году поехал на раскулачку в тот самый Пугачёвский район, откуда двинулась когда-то на колчаковцев буйная ватага, предводительствуемая Чапаем. И шмонал бывший чапаевец по избам, и объявлял принародно мужиков-трудолюбцев «внутренними врагами», и сажал ревущих баб с детишками на подводы – отправлял на край земли, на верную смерть от стыни и бескормицы.
Неужто ни разу не екнуло сердце? Неужто не вспомнились родная халупа на окраине Вилейки, жалкие отцовы копейки, ночевки на казенной скамейке? Сам ведь писал в автобиографии про нищую юность свою:
«Скитался я долгое время, ночуя на скамьях в садах и скверах г. Вильно. Единственным питанием были фунт черного хлеба и соленый огурец» [1].
А может, смотрел вослед печальному крестьянскому поезду и злорадствовал: вот я страдал при царизме три месяца – теперь и вы пострадайте. По крайней мере, эту раскулачку считал своей особой заслугой, хвастался:
«Под моим руководством было раскулачено и выслано в далекие края несколько сот кулацких семейств» [2].
