Первой остановкой на пути был Мюнхен. Я отправился в оперу («Вольный стрелок» с Фердинандом Францем в роли Каспара и «Тоска», где Георг Ханн очень грубо пел Скарпиа); купил еды на черном рынке, прошвырнулся по городу и сел на последний поезд во Фрайлассинг, городок на границе. Там меня остановили пограничники из американской армии. И не без оснований — мое удостоверение личности (свидетельство о выписке из госпиталя в Апольде) было дубликатом и напоминало подделку. Меня заперли в камере вместе с проституткой и бывшим генералом. Через три дня меня допросили американский солдат и баварец, который объяснялся на ломаном английском — это был проныра, который хотел воспользоваться хаосом, чтобы получить место поважнее. Они отпустили меня и посоветовали вернуться в Мюнхен и уже оттуда ехать через границу с большой группой людей. И уже через несколько дней я стоял перед нашим многоквартирным домом в Вене — 15 округ, Аллиогассе, дом 14. Первой меня увидела консьержка и завопила: «Йеззасмарияундйозеф!» Я плелся на костылях («полностью непригоден к службе», говорилось в моей выписке из госпиталя), и видок у меня был затрапезный. Вскарабкавшись на третий этаж (лифта у нас не было), я подошел к квартире и позвонил в звонок. Мне открыл отец. Мы обнялись. Я снова был дома.
6. Университет и первые странствия
Отец жил один с тех пор, как умерла мама. Он пережил бомбежки и неделями оставался без света, отопления и достойной пищи. Чтобы сберечь деньги и вещи, он спал на одеялах вместо простыней, отрезал верх у старой рубашки, надевал сверху костюм и носил ее до тех пор, пока и этот верх не изнашивался до такого состояния, что уже нельзя было показаться на людях. Как бывший член нацистской партии, он должен был зарегистрироваться у властей. Он боялся, что его могут уволить с работы и лишить пенсии.
Я был смутно осведомлен обо всех этих проблемах, но в действительности ими не интересовался. Лишь много лет спустя я осознал, насколько, должно быть, одиноко чувствовал себя мой отец. Однако он никогда не жаловался, он пытался помочь мне, как мог — деньгами, советом, моральной поддержкой. Он же занимался и домашним хозяйством. Раз в неделю он бросал все съестное, что мог найти, в большой алюминиевый котел, в котором мама когда-то замачивала нашу грязную одежду, — отец добавлял туда воду, соль, специи, и получался суп. Каждый день мы вычерпывали верх из этого желе и разогревали одну порцию. Это была наша единственная пища. Дров и угля у нас не было. В 1946 и 1947 годах температура внутри дома была от 5 до 8 градусов по Цельсию. Большую часть времени я валялся в кровати, читал и переписывал лекционные заметки или же сидел за столом, пил горячую воду и кутался в одеяло. Однако я не был так обеспокоен происходящим, как теперь.
