Один за другим пропадали высшие офицеры. Старший лейтенант, мерзкий парень с застывшей на лице ухмылкой, приподнял вверх мизинец — на нем была кровь. «Мне нужно обогнать вас и отправиться в госпиталь», — заявил он. «Принимай командование». Вслед за ним отправился капитан, а там — и майор. Через несколько дней я командовал тремя танками, батальоном пехоты, вспомогательными частями из Финляндии, Польши и Украины, а также толпой немецких беженцев. Дело было несложное, так как основная цель была ясна: двигаться на запад, и как можно быстрее. Люди были счастливы, когда мы вошли в деревню, в которой уже стояли войска, однако мы в ней не задержались — мы проехали ее насквозь и лица наших спутников растаяли вдали. К нам присоединились другие гражданские — первая группа из Польши, вторая — из будущей Восточной Германии: разнесся слух, что русские победители жестоки. Как-то раз мы прятались за гребнем холма. Вокруг деревушки, которую мы только что оставили, перемещались солдаты. Это были русские. Такие же люди, как мы — но чудовищно искалеченные страхом и пропагандой. Они вышли из деревни и продолжили наступление. Мы нерешительно постреливали в них. Они продолжали наступать. Один из нас поднялся. Я крикнул: «Ложись!» Он снова поднялся и побежал. За ним последовали другие. И я побежал со всеми, призывая всех держаться вместе.
Затем, в один из вечеров, посреди огня справа, слева, сзади и спереди, когда горизонт багровел от горящих домов, моя беспечность наконец мне аукнулась. Снова разыгрывая героя из оперы, я встал на перекрестке и стал дирижировать дорожным движением. Внезапно мне обожгло лицо. Я прикоснулся к щеке. Это была кровь. Затем я почувствовал боль в правой руке. Я посмотрел на нее. В моей перчатке была огромная дыра. Это мне совсем не понравилось. Перчатки были из отличной кожи и к тому же подбиты мехом — я предпочел бы, чтобы они остались целы. Повернувшись влево, я увидел, что дело принимало опасный оборот. Затем я оступился и упал. Постарался встать на ноги, но не смог. Я не почувствовал боли, но понял, что моим ногам изрядно досталось. На мгновение я увидел себя в инвалидном кресле, едущим вдоль бесконечных полок книг, — я был почти счастлив. Солдаты, желавшие выбраться из переделки, собрались вокруг, водрузили меня на салазки и утащили прочь. Лично для меня война была закончена.
Годы спустя эти события вернулись ко мне во снах, хотя и в странно преобразившемся виде. До сих пор я не вижу во сне сражений или опасных стычек. Мне снится мое вступление в армейские ряды. Ситуация всегда одна и та же. Я получаю повестку. «А, пустяки, — говорю я, — я не должен идти в армию, ведь я — калека» (и это действительно так — с 1946 года я перемещаюсь на костылях). Я вхожу в бараки, становлюсь в строй и — о чудо! — я снова могу ходить. «Что за паршивый анекдот, — думаю я про себя. — Годами я волочил ногу за собой, но теперь, когда мне это не нужно, она снова в полном порядке». В другом случае я вспоминаю (это тоже происходит во сне), что я лейтенант. «Я офицер, — говорю я себе. — Мне не нужно принимать участия в упражнениях». Однако никто не замечает моих нашивок, и я должен стоять в строю вместе со всеми прочими. Еще один сон — о побудках и приготовлениях к дневным делам. Я открываю глаза и вижу, что я в казарме; я знаю, что должен приготовиться — помыться, одеться и поесть за очень короткое время. Я не могу попасть в уборную — туда выстроилась огромная очередь. Я пытаюсь побриться, но не могу найти бритву. Я хочу позавтракать, но я опоздал и не знаю, куда идти. Душевые заняты, туалеты в грязи — и я говорю себе: «Я нипочем не успею». На самом деле у меня никогда не было проблем этого рода; я делал все быстро, и иногда у меня оставалось время, чтобы немного почитать. Не помню также, чтобы тогда я был тревожным — так откуда же берется весь этот переполох?
