Муштра продолжилась в Запасном инженерном батальоне № 86 в Кремсе, недалеко от Вены. После нескольких недель я добровольно записался в школу офицеров. У меня не было жажды лидерства, одно лишь желание выжить: кандидаты получали дополнительный инструктаж в безопасных местах — быть может, война закончится прежде, чем нас отправят на фронт. Нашей первой дислокацией стал югославский Сисак. Мы расквартировались в гимназии недалеко от центра города и работали на берегах реки Сава. Там мы учились разбирать и чистить оружие, закладывать и обнаруживать мины, сооружать и разрушать мосты, делать, обнаруживать и обезвреживать бомбы — в программе было это и масса других полезных вещей. Сборка частей понтонных мостов была нашим самим нелюбимым занятием. Заранее изготовленные части моста раскладывались на песке; восемь (как мне кажется) солдат стояло вокруг в карауле. Отрывистый приказ — и упражнение начиналось. Группы по два-четыре человека исполняли тщательно стандартизованные действия. Потом они спотыкались, падали в воду или оступались под тяжестью громоздкого оборудования — и вынуждены были начинать все заново. Меня дважды отправляли в госпиталь, потому что мои ладони превратились в сплошные кровоточащие мозоли. У меня была солнечная комната, я читал «Зеленого Генриха» Келлера и принял решение стать художником.
Затем нас перевели в Вуковар. Там я узнал о самоубийстве мамы. Я сидел в общем зале и пытался придумать простую и убедительную диаграмму для изображения преобразований Лоренца. Ко мне подошел один из моих товарищей и сказал: «Могу я поговорить с тобой наедине?» Мы вышли в коридор и встали у открытого окна. Было уже темно и с трудом можно было разглядеть сад или деревья в нем. Он сказал мне, что случилось. Я поблагодарил его и вернулся к своим зарисовкам. Я совершенно ничего не почувствовал. Все прочие из отряда уже знали: они поспорили о том, как мне следует сообщить об этом поделикатнее. Они были поражены, даже удручены моим поведением; и они сказали мне об этом, когда я вернулся из Вены.
Мама умерла 29 июля 1943 года. Я приехал в город 4 августа, похороны были 5-го. Тело мамы лежало на возвышении, чуть выше уровня голов. Ее рот ввалился и губы почернели. Папа хотел посмотреть на нее поближе, но я потянул его назад: «Теперь смотреть не стоит, — сказал я, — лучше запомни ее такой, какой она была при жизни». Тело положили в гроб, гроб опустили в могилу, и мы стали забрасывать его землей. Я обронил свою лопату, которая со звоном упала на крышку гроба. Затем меня ждал сюрприз. Я думал, что церемонией будет руководить отец Эггер, священник из ближайшей к нам церкви. Вместо него явился отец Брандмайер, учивший меня Закону Божьему в старших классах, добрый человек и искусный оратор. Подозреваю, что Эггер не пожелал хоронить самоубийцу, папа обратился за помощью к Брандмайеру, и Брандмайер нашел, как это можно устроить. И снова люди шептались о том, как холодно и равнодушно я выглядел на этой церемонии.
