В апреле 1942 года, четыре недели спустя после экзамена на аттестат зрелости (Matura), меня призвали в Трудовую службу и отправили в Пирмазенс на начальную стажировку. Я и два других австрийца в нашей компании скоро стали непопулярными; мы были ленивы и всегда с радостью перекладывали ответственность на плечи тех, кто о ней бесконечно говорил. Власти восстановили порядок, разбросав нас по разным частям. Моя часть в конце концов расквартировалась в Келерн-эн-Ба, под Брестом, в Бретани. Жизнь там была монотонной. В течение недели мы перемещались по сельской местности, копали траншеи и снова их засыпали. По выходным все отправлялись в Брест за сексом и выпивкой. Дамы были довольно податливы — «Они приходят, стоит лишь подмигнуть», — говорил парень из передового отряда, и в его голосе слышался трепет. Я оставался в казарме. Отчасти это была поза («Я — особенный и таких глупостей не делаю»), отчасти лень. Лагерь пустел, никто не отдавал приказов, и я мог спать или читать книги, которые привез с собой. Это мое отношение не нравилось ни рядовым, ни офицерам, и они решили меня проучить. Сформировалось две партии — одни хотели поколотить меня, другие — оставить в покое. В конце концов случилась большая драка — но не я, а мои сторонники и противники оказались с расквашенными носами. Однажды меня засадили в кутузку — не могу вспомнить, за что, — и мне часто приходилось быть в наряде вне очереди. Я помню какие-то эпизоды и помню настроения — отхожее место на холме за бараками, попойки офицеров, экскурсию в Брест, песни по радио, которые словно бы окутывали все меланхолической дымкой. Большая часть политических и военных событий прошла мимо меня, не произведя никакого впечатления. Я заметил войну с Польшей и с Францией. Вторжение в Россию тоже нельзя было проглядеть — ежедневные репортажи по радио начинались с главной темы из листовских «Прелюдий». Я кое-как знал, что произошло зимой 1941–1942. Позже я встречал солдат, которые удостоились Gefriertefleischorden, ордена мороженого мяса, — их наградили за то, что они выжили зимой, не имея зимнего обмундирования. О Пёрл-Харборе я ничего не слышал, и большая часть событий 1942–1944 годов мне не запомнилась; я попросту не испытывал любопытства. Мое пребывание в Бресте закончилось в ноябре, и я вернулся домой. Мои родители были удивлены привычками и манерами речи, которые я приобрел, а я был удивлен тем, какая крохотная у нас квартирка. За две недели до Рождества я снова отбыл — на этот раз в армию.
