. В этом маневре не было какого-то прозрения или глубокой убежденности; Желание получить хорошую отметку точно не играло роли; я не был очарован «харизмой» Гитлера, как многие художники, философы, ученые и миллионы простых мужчин и женщин. Так что же двигало мной? Думаю, что это была склонность (которая все еще со мной) принимать самые странные взгляды и развивать их до крайности. Меня очень тронули первые страницы книги Розенберга «Миф XX века»; я почти ощущал прилив национальной крови и силу Всеобщего, которая породила этот труд. Двумя годами позже, во время коллективной присяги при вступлении в Трудовую службу (
Arbeitsdienst), я пытался припомнить это чувство, но безуспешно. Тогда я решил, что присяга — это пустая ерунда.
В конце нашей подготовки в Германии командир отряда предложил нам выбор — мы можем отправиться во Францию в составе оккупационных войск или же оставаться здесь и поддерживать чистоту в бараках. Я поднял руку и заявил: «Хочу остаться здесь». Командир подошел ко мне и спросил: «Почему?» — «Потому что я хочу читать, и чтобы мне никто не мешал». «Такие, как ты — сорняки, вас надо выполоть (ausgerottet) к чертовой матери!» — заявил он и отказал мне. Я все еще помню его лицо, перекошенное от злобы. (Во Франции я пытался отбрехаться от этой истории; однако меня подловили и направили в особенно гнусное подразделение.) Потом я застрял на берегу озера Пейпус, начал скучать и просил отправить меня туда, где ведутся бои. «Ты слишком ценен, чтобы сразу пускать тебя в расход, — сказал герр фон Беверсдорф. — Ты понадобишься нам после войны».
Примерно в это же время я думал поступить в СС, Почему? Потому что эсэсовец выглядел лучше, лучше говорил и двигался красивее, чем простые смертные; эстетика, а не идеология была моим мотивом. (Я помню сильное эротическое чувство, которое я испытал, обсуждая эту тему с моим сослуживцем.) Во время сражения я часто забывал о прикрытии. Не потому, что я храбр — я тот еще трус и меня легко напугать, — меня просто-напросто охватывал восторг: всполохи на горизонте, стрельба, неясные голоса, самолеты, атакующие с воздуха, и танки, нападающие по земле, — это было похоже на театр, и я вел себя соответственно. В одном из таких случаев я получил Железный крест, в трех других — пули: одну в лицо, одну в правую руку и еще одну в позвоночник.
Еще в школе я сказал учителю, что видел в витрине магазина фотографию Стравинского. Я думал, что Стравинский — еврей и что выставлять его фотографию в витрине было нарушением действующих законов. (В действительности Стравинский не был евреем — он был антисемитом, но знали об этом немногие.) Я не испытывал возмущения, мне не нужны были милости и мне ничто не угрожало; таким способом я просто хотел установить личный контакт (по этой причине я нередко вел себя несколько раболепно).
