Как и думал Рамон, Серый Шут сказал правду. Вначале Рамон потерял сознание, а когда очнулся, кровь уже перестала идти. Он посмотрелся в зеркало — оттуда на него глянуло его лицо, по всей длине, слева, меж ухом и глазом, выглядевшее, как лопнувшая перезревшая слива. Рамон умел терпеть боль, так что он промыл шрам слабым раствором марганцовки и посмотрел еще раз. Края раны были рваные, неровные, а в глубине белела кость. Когда шрам зарастет, он будет уродливым и бугристым. Он пожал плечами. Быть по сему, что уж там. Он прошел в кухню, сделал себе бутерброд с твердым и соленым сервелатом, заварил чаю, перекусил, крохотными кусочками откусывая колбасу с хлебом и жуя так осторожно, словно Стивен Сигал, разминирующий какое-нибудь адское устройство. Не помогало. Боль рвала лицо, била в лоб, затылок, выжимала слезы, а в довершение дико хотелось спать. Так, словно он не спал несколько суток, при этом не принимая ничего бодрящего. Но с такой болью разве заснешь? Прошел в спальню, задернул там наглухо шторы, вставил, ругаясь на трех языках, «беруши», положил на столик две таблетки «кетанова», собираясь принять перед тем, как улечься, лег и уснул моментально. Упал в сон.
Сон пришел сразу. Он висел в пульсирующем нечто, насквозь пронизанном энергетическими потоками, которые шли хаотично, то несясь лавинами, то вися паутиной, пронизывали это нечто, где совершенно обнаженный теперь пребывал Рам. Они шли сквозь него, лучиками разного цвета, он видел это, но боли не было. Словно он был матерчатой куклой и его прошивали, а может, штопали, разноцветными нитями. А может, ткали? Здесь нельзя было ничего сказать не то, что определенно, но даже приблизительно. Где-то стучали барабаны, африканские или индейские, или и те, и другие, бормотал бубен, слышалось горловое пение, и хор женских голосов, которые нельзя было бы назвать иначе, как ангельскими, соседствовал с тяжкими басами мужского хора. В этом пульсирующем нечто все это ничуть не диссонировало друг с другом, оно, напротив, было неотъемлемо от обстановки. Кокон? Яйцо? Матка изнутри? Рамон развел руки — и понял, что он находится не в коконе и не в яйце, то Нечто, в котором он был заключен, не было пустотелым, он был в комке неведомого ему вещества или субстанции.
Что-то оседало в его мозгу, он чувствовал это, если принять на вооружение земные ассоциации — так в снег входит рассыпанная соль. Боли не было. Не было и экстаза, оргазма, наслаждения, нет, все это — просто было. Ни слова не понимал он из того, что пелось вокруг него, а потом уже — и в нем самом. Он не смог бы даже определить языка, или даже группу, к которым эти языки могли принадлежать. И четко, монотонно, явственно кто-то читал вслух какое-то обращение. Поучение. Наставление. Рамон не знал. Голос чтеца был громок, но не резок, четок, но не нарочито — кто-то вкладывал в Рамона то, что он выпросил.
