Не торопясь, стражники сурово и вопросительно всматриваются в лица… На их шапках, на пуговицах и пряжках железные знаки — двухголовая птица, глядящая и вперед и назад, птица выбора, которого у Мишаты нет. Какие бы скверные предчувствия ни одолели — возможности отказаться, передумать нет. И никто не передумал.
Только один земляк вдруг не выдержал, сорвался с места, посеменил назад, грохнул дверями… И Мишата видела, как потерянно, как жалко-напряженно исказилось его лицо… Она отвернулась, перевела дух, взяла себя в руки. Если и была секунда колебания, то Мишата снова стала тверда.
Все молча показывали стражам бумажки.
У Мишаты тоже была при себе бумажка — объявление из газеты, ради которого Мишата, собственно, и покинула лес. Когда старший стражник поравнялся с ней, Мишата протянула ему объявление.
— Это мне? — спросил тот с большой высоты, густым голосом перекрыв грохот поезда.
— Только не насовсем, — крикнула Мишата, приподнимаясь с улыбкой, — мне это самой надо! Но вы можете прочитать.
Пограничник поднес листочек к глазам.
— «Модельное агентство “Розалия", — стал он читать, — приглашает желающих на отборочный тур к конкурсу красоты “Мисс Транснефть 2000". Проживание и питание! Возможность трудоустройства! Стань королевой красоты!»
Прочтя, он не то чтобы улыбнулся в ответ, но утратил свою строгость. Лицо у него было загорелое, а глаза голубые, и пуговицы были красивые, золотые, украшенные птицами выбора, и зубы золотые, хотя не украшенные.
— Что же, родители отпустили? — спросил он Мишату.
— Меня все отпустили!
— И не страшно одной?
— Не страшно! Потому что так надо!
Он покивал с игрушечным уважением в лице, и Мишата перевела дух.
А пограничник все стоял и помахивал объявлением, словно не зная, что с ним делать дальше.
— Где же ты его взяла, двухтысячного-то года? — спросил он Мишату.
— Из газеты, — крикнула она, — а газету в лесу нашла! Но мы ее по праву забрали, потому что этот земляк, охотник, который бутылки и газету оставил, забрал с елки одну елочную игрушку, которая гораздо ценнее этой газеты!
Стражник кивнул опять. Тут подошел второй пограничник, «тень». Как и положено, он был подозрительнее и угрюмее первого. Толстыми пальцами он забрал объявление и, сдавив, поднес к самым глазам. Перечел раза два, шевеля губами, и даже заглянул на другую сторону. При этом он посматривал и на Мишату, как бы сравнивая буквы с чертами ее лица. Наконец с видимой неохотой вернул Мишате смятое объявление, и оба пограничника отвернулись и устремились прочь, где освободили следующий грохот.
