Между тем, экспедиция из числа слабосильных и немощных уже отряжена за белыми головками, идти не далеко, в Дьяково, два километра туда, два обратно.
У окошек отрядных спален, выходящих на белое с зеленым, ограду и нужник, что погружаются за сантиметром сантиметр, и не сегодня, завтра утонут в волнах крапивы и ивняка, сидят, кросс пережившие, перехитрившие второкурсницы. Спортачей, с ревом вытаптывающих поляну на той стороне, девицы презирают, но уже вовсю орудуют крандашами и помадой, готовясь к танцам.
На самом деле, что-то рановато. Андрей Боровский, посредственный игрок на неплохой гитаре, преподаватель бородатый строительной механики, еще только возвращается с реки. Подобный флагу, вспухшему от гордости за родину, его надувной матрас башкою тычется в траву. Впрочем, дневной прозрачности небес уже грядет на смену серенькая муть вечернего рассеяния.
- Ужинать пойдем?
- Надо.
Митя на славу и по графику закусивший сладким и белым спокойно дремлет под балдохинчиком. Коляска, корни, ямочки преодолевая, скрипит, раскачивается, но малышу это не мешает. Внизу завибрировала рельса, кто-то кого-то обыграл в футбол, о чем и сообщает миру.
Лагерный клуб - коровника обрубок на оси симметрии двух корпусов. Днем под деревянными стропилами прохладно, хорошо пахнет и тянет на некрашенные доски сцены лечь и помечтать. Когда же непропеченый ком луны появляется в незагустевшем, синеть лишь только начинающем вечернем киселе, внутри зажигается свет и темный, таинственный амбар становится тесной, малоприглядной конурой.
Хозяйство у Алексея с виду незатейливое, клавиша и двухканальный усилитель, правый он забирает себе, а в разъем левого втыкает шнур гитарки его партнер Андрей Боровский, проверенный рядовой институтской самодеятельности. Умеет он не много, но с ритма не собьется никогда, что и необходимо, и достаточно.
Главное, чтобы они прыгали. Не останавливались, как бетономешалка, это жеванье-переваривание непрекращающееся, прорабская колыбельная, сидишь в вагончике, и кажется, когда все на ходу, все движется, ворчит и хрюкает, нет повода кому-то влететь с хлебалом перекошенным от холода и сквернословья.
Иногда приходит Люба, между Андреем и Алексеем садится и смотрит на профиль мужа, капельки пота путь намечают бакенбардам на его щеках, колечки чуба припечатались ко лбу. Вечер течет и номера становятся все длиннее и длиннее, пять, семь, десять минут никто не может остановиться. Органисту апплодируют, кричат "уау", заморский символ "ви" из пальцев строят и родное "ять", но для него все это лишь необусловленная ритмом смена форм теней, как-будто лажа легкая, но руки на черно-белое ложатся и все налаживается.
