[74] и хором сокрушались, что ей нужно ехать в другое
site, this site should be your site, fuck La Dorada, fuck The Golden One, fuck her all the way[75], и поднимали тосты за Элейн и за Корпус мира,
for we’re all jolly good fellows, which nobody can deny[76].
На следующий день, хоть голова у него раскалывалась от гуарапо, Майк Барбьери собственнолично проводил их на автобус. Все трое прибыли на площадь верхом, словно поселенцы иных времен (правда, они восседали верхом на тощих клячах, которые едва ли могли бы принадлежать поселенцам иных времен), и на лице Рикардо, галантно тащившего ее багаж, Элейн увидела нечто, чего не видела никогда раньше: восхищение. Восхищение ею, легкостью, с которой она передвигалась по деревне, и теплотой, которой к ней прониклись местные фермеры всего за три недели, тем, как естественно, но в то же время уверенно она вела переговоры. Увидев в его лице восхищение, Элейн почувствовала, что любит его, что неожиданно прониклась чем-то сильным и новым к этому мужчине, который, кажется, тоже любил ее. И в эту самую секунду она подумала, что счастливый момент настал: эти места больше не застигнут ее врасплох. Конечно, будут еще неожиданности: в Колумбии люди всегда умудряются быть непредсказуемыми – в манерах, в поступках; никогда не знаешь, что они думают на самом деле. Но теперь Элейн чувствовала себя хозяйкой ситуации.
– Спроси меня, просекла ли я Колумбию, – сказала она Рикардо, садясь в автобус.
– Ты просекла Колумбию, Элена Фриттс? – спросил он.
И она ответила:
– Да. Я просекла Колумбию.
Как же она ошибалась.
V. What’s there to live for?[77]
Элейн будет вспоминать эти три недели в Боготе в компании Рикардо Лаверде, как обычно вспоминают детство: туманные образы, искаженные эмоциями, беспорядочная путаница важных дат. Привычную рутину занятий в КАУЦе – ей оставалось всего несколько курсов, отполировать знания, а может, это была просто бюрократическая проволочка, – нарушал хаос свиданий с Рикардо, который мог поджидать ее, спрятавшись за эвкалиптом возле дома, или сунуть ей в тетрадь записку и вызвать в убогое кафе на пересечении Семнадцатой и Восьмой. Элейн неукоснительно являлась на встречи, и в относительной пустоте кафе где-то в центре города они обменивались плотоядными взглядами, а затем отправлялись в кино, где садились на последний ряд и обжимались под длинным черным пальто, некогда принадлежавшим деду Рикардо, летчику и герою войны с Перу. За дверью узкого дома в Чапинеро, на территории дона Хулио и сеньоры Глории они продолжали играть свои роли: он – хозяйский сын, она – невинная студентка; также продолжались, разумеется, ночные посещения студентки хозяйским сыном и бесшумные ночные оргазмы. Так они начали вести двойную жизнь, жизнь тайных любовников, не возбуждавшую ничьих подозрений, жизнь, в которой Рикардо Лаверде был Дастином Хоффманом из «Выпускника»
