На следующий день мать осталась с ним, а отец отправился на похороны Абадиа, капитана Хорхе Пардо и двух кавалеристов, расквартированных в Санта-Ане. Всех их похоронили на Центральном кладбище после парада, в котором участвовали члены Правительства и именитые военные из воздушных и сухопутных войск. Хулио лежал в постели на здоровом боку, ему кололи морфин, он глядел на мир словно из аквариума. Он то и дело теребил стерильный бинт и умирал от желания почесаться, но чесаться было нельзя. Когда боль становилась невыносимой, он начинал ненавидеть капитана Лаверде, но потом читал «Отче наш» и просил прощения за недобрые чувства. А еще он просил, чтобы рана не воспалилась, потому что ему посоветовали молиться об этом. А потом ему являлась юная иностранка, и он заговаривал с ней. У него было обожжено лицо, у нее – когда как, но розовый шарф и кремовые туфли были неизменны. В видениях Хулио девушка, бывало, заговаривала с ним, спрашивала, как он себя чувствует, больно ли ему. А иногда она спрашивала: «Тебе нравятся самолеты?»
Вечерело. Майя Фриттс зажгла ароматическую свечу, чтобы отпугнуть москитов («Они все в это время вылезают»). Она передала мне репеллент и наказала намазаться целиком, но главное – не забыть про щиколотки. Попытавшись прочесть надпись на этикетке, я вдруг понял, как резко стемнело. И еще что у меня нет ни малейшего шанса вернуться в Боготу, и что Майя Фриттс тоже это поняла, мы будто бы договорились, что я переночую здесь, у нее, как почетный гость. Двое незнакомцев под одной крышей, но все же не совсем чужих друг другу: нас объединял общий мертвый. Я посмотрел в небо, темно-синее, как у Магритта, и увидел первых летучих мышей; их черные силуэты вырисовывались на фоне синевы. Майя встала, поставила между гамаками деревянный стул, а на него водрузила зажженную свечу, маленький пенопластовый холодильник, полный колотого льда, бутылку рома и бутылку кока-колы, и легла обратно в гамак (одним ловким движением распахнула его и залезла внутрь). У меня болела нога. Через несколько минут разгорелась музыкальная перепалка между сверчками и цикадами, но вскоре вновь затихла. Лишь одинокие возгласы раздавались то там, то тут, прерываемые время от времени одиноким кваканьем. Летучие мыши хлопали крыльями в трех метрах над нашими головами, то залетая в свои убежища на деревянной крыше, то возвращаясь обратно, желтый свет перемещался с каждым дуновением легкого бриза, воздух был теплый, а ром мягко входил в тело.
