72. Второй урожай. Одаренность, возможно, вообще есть не что иное, как удачно сублимированная ярость, способность преобразовывать энергии, однажды безмерно возросшие с целью разрушения строптивых объектов, в концентрацию терпеливого созерцания и при этом точно так же не отступать перед тайной объекта, как не отступаешь в детстве, пока к собственному удовлетворению не добьешься того, что несчастная игрушка издаст наконец писклявый звук. Кто из нас не замечал на лице человека, погруженного в раздумья, отвлеченного от практических вещей, черты той же агрессии, которая в ином случае находит практическое применение? Разве всякий, кто что-то производит, в наплыве эмоций не сознает себя озверелым, «яростно работающим»? И не требуется ли как раз подобной ярости, чтобы освободиться от предвзятости и от ярости, ею вызванной? Разве не было как раз примиряющее начало вырвано из рук начала разрушительного?
Ныне большинство идет не против рожна, а вместе с ним{185}.
До чего же, однако, во многие вещи вписаны свойственные им жесты, а вместе с ними – способы поведения. Slippers – тапочки, «вдевалы» – рассчитаны на то, чтобы вдевать в них ноги без помощи рук. Это памятники нашей ненависти к поклонам.
О том, что в репрессивном обществе у свободы и бесстыдства одинаковый исход, свидетельствуют беззаботные жесты подростков, повторяющих «Да что еще для счастья надо?», покуда сами еще не продают свой труд. В знак того, что они ни от кого не зависят и поэтому не должны никого уважать, они держат руки в карманах. Однако локти, которые они при этом оттопыривают, уже готовы оттолкнуть любого, кто встанет у них на пути.
Немец – это человек, который не в состоянии солгать, не поверив сам в свою ложь.
Выражение «Kommt überhaupt gar nicht in Frage!» – «Об этом вообще не может быть речи!», которое, вероятно, появилось в Берлине в двадцатые годы, потенциально уже представляет собой захват власти. Ведь оно претендует на то, чтобы частная воля, опирающаяся порой на действительное право владения, но чаще всего на чистую наглость, непосредственно представляла собой объективную необходимость, не допускающую никакого возражения. По сути, это отказ обанкротившегося партнера по переговорам выплатить другой стороне хоть пфенниг в гордом осознании того, что с него теперь взятки гладки. Уловка, позаимствованная у адвокатов-мошенников, кичливо выдает себя за героическую стойкость: перед нами речевая форма узурпации. Подобное надувательство определяет равным образом и успех, и падение национал-социализма.
