: сама женщина уже являет собой результат применения плетки. Освобождением природы была бы отмена ее самоположения. Глорификация женского характера подразумевает унижение всех, кто им обладает.
60. Слово в защиту морали. Аморализм Ницше, со свойственными ему нападками на старые ложные истины, сам подпадает под вердикт истории. С упадком религии и ее доступных философских секуляризованных форм ограничительные запреты утратили свою утвержденную сущность, свою субстанциальность. Поначалу, однако, материальное производство было еще настолько неразвито, что имелись некоторые основания заявлять, что всего в этом мире на всех не хватит. Тот, кто не подвергал критике политическую экономию как таковую, вынужден был придерживаться ограничительного принципа, впоследствии получившего название нерационального обогащения за счет слабых. Объективные предпосылки этого изменились. Не только социальному нонконформисту, но даже ограниченному буржуа ограничение должно казаться избыточным ввиду непосредственной возможности переизбытка. Имплицитный смысл господской морали, в соответствии с которой тот, кто хочет жить, должен трудиться не покладая рук, за это время превратился в ложь еще более убогую, чем пасторские наставления XIX века. Если в Германии обыватели зарекомендовали себя белокурыми бестиями, то связано это вовсе не с национальными особенностями, а с тем, что сама белокурая бестиальность, то есть общественный разбой, ввиду явного изобилия стала позицией провинциала, ослепленного филистера, того самого «обделенного», в противовес которому и была придумана господская мораль. Если бы сегодня Чезаре Борджа восстал из гроба, то он походил бы на Давида Фридриха Штрауса{166} и звался бы Адольфом Гитлером. Проповедовать аморальность стало уделом тех же самых дарвинистов, которых Ницше презирал и которые с усилием продвигали варварскую борьбу за существование как максиму как раз потому, что существование в ней больше не нуждалось. Добродетель благородного человека давно уже должна была бы состоять не в том, чтобы присваивать всё лучшее в других себе, а в том, чтобы пресытиться присвоением и реально практиковать дарящую добродетель, которая у Ницше предстает как единственно духовная{167}. Аскетические идеалы сегодня включают в себя бóльшую долю сопротивления безумию ориентированной на прибыль экономики, чем имевший место шестьдесят лет назад разгульный протест против либеральных репрессий. Аморалист мог бы, наконец, позволить себе быть столь же добродетельным, мягким, неэгоистичным и открытым, сколь Ницше был уже тогда. Тем самым в качестве поручительства за свое неизменное сопротивление он неизменно остается таким же одиноким, как в те дни, когда он явил нормальному миру маску зла, чтобы научить норму бояться своей собственной извращенности.
