До эпидемии нам казалось, что большинство этих пустых разговоров касались в основном денег. Действительно, большинство дошедших до нас отрывочных бормотаний, казалось, были связаны с мечтами о богатстве — дикими, смутными и фантастическими — некими грезами, которые снятся тем, кто потерял все и ни на что уже не надеется, но все же ищет утешения в великолепии снов о Невозможном.
Затем наступило жаркое лето, полосуемое жгучими бичами лихорадки; под палящим, безжалостным, сводящим с ума солнечным светом и жестокой ясной бесконечностью теплой синевы наверху говорящие все так же бродили по тихим улочкам в поисках кусочков тени, как арабы в поисках оазисов в мире желтого песка; и в это время они разговаривали чаще, чем когда-либо сами с собой или с тенями, с той огромной пустотой наверху и с шепчущими деревьями, которые поникли от сильного зноя.
Так потянулись месяцы, сухие и яростные; солнце вставало каждый день, порождая все тот же нестерпимый зной; и небо каждый вечер наливалось блеском расплавленной меди. И бормочущих себе под нос людей становилось все меньше, но казалось, что они начали говорить гораздо больше, чем когда-либо до этого. Они разговаривали с черными лентами, которые причудливо трепетали на ручках заглушенных тряпками колокольчиков, и с призрачно-белыми предметами, висящими у дверей коттеджей, и с длинными процессиями, зловеще грохочущими по направлению к Городу Гробниц.
Иногда казалось, что были слышны тихие рыдания — сдерживаемые рыдания; как если бы человек с мучительной решимостью проглатывал горькую скорбь — но, возможно, так лишь казалось; потому что в то тяжелое лето было столь много странных звуков, что никто не мог доверять своим ушам.
Лето подошло к концу; и наконец, стало казаться, что число тех, кто разговаривает с невидимыми сущностями, вновь начало возрастать. Их действительно стало больше. Не было никаких сомнений в том, что так будет происходить до поры, когда с далекого севера подует первый холодный ветер, яростный и дикий, словно внезапно освобожденный из плена у какого-то арктического чародея. И число этих загадочных людей все росло.
Через какое-то время их слова стали доходить до наших ушей; и казалось, что их характер изменился — они больше не выражали мыслей о богатстве. Они перестали говорить о деньгах. Они говорили о мертвых — и бормотали запомнившиеся слова, произнесенные на других языках — и просили у дрожащих теней и белых стен поведать им о людях, о которых лишь Бог мог знать что-либо.
