— Нет. Здесь и умру.
Я с ним соглашался. «Мой отец правильный человек», — думал я.
Дядя Вася еще засветло уезжал, позванивая бубенцами. А отец целый день сосал трубку и хмуро сдвигал брови.
Писем мы не получали. Мы были одни на всем свете. «Робинзоны», — смешно называл нас отец.
Только дядя Вася не забывал наш домик, привозя пахнущие краской и городом газеты.
Я никогда не был в городе. Но ясно построил его в своей мечте. И мне казалось, что газеты пахнут городом…
Я спрыгнул с кровати и вскрикнул. Я забыл о ноге. Я сжал зубы и, держась за стенку, проковылял до мамы.
— А правда, меня отец возьмет в город?
— Конечно, сына. Вместе поедем. Втроем. На карусели тебя покатаем.
Это было заманчиво. Я стал расспрашивать ее о каменных домах, о трамваях, бегающих по тонким железкам-рельсам.
Мы ждали отца.
Море опять поднимало тяжелую грудь и бросалось на камни. Я видел из окна, как оно цеплялось за них, отползая назад. Море будто хотело добраться до нас и с каждым разом накатывало злее.
Мать молчала. Говорить больше ни о чем не хотелось.
Вдруг маме что-то показалось, и она выбежала за дверь. Я остался один.
В комнате было тихо, даже часы не тикали. Я подошел к порогу. Я долго подбирался к нему. Нога вспухла, и я давился слезами от боли.
На краю обрыва стояла мать. Я испугался. Вот-вот ударит ветер, и она полетит вниз. Она протягивала к морю руки и что-то кричала. Платье билось в ее ногах. И мне почудилось, что цветы срываются с него и падают в море.
Я звал ее, но она не слышала.
Когда я уже отчаялся кричать, она вернулась к дому, медленная и притихшая, схватила меня в охапку, твердя:
— Вернется, вернется, вернется…
Ветер с остервенением хрустел железом на крыше.
Мы ждали всю ночь.
А когда забрезжил рассвет, я вдруг понял, что у меня нет больше отца.
Море едва вздрагивало. Оно устало бороться с отцом. Потом спокойно заснуло, ласкаясь о камни.
«Отец взял в руки ветер, — подумал я, — чтоб привезти его мне. Зачем я обидел отца? Зачем?»
Мне так хотелось, чтоб он был здесь и поцеловать его в небритую щеку.
Три дня мать ходила к морю. Она забыла, что еще есть я. Нога не позволяла мне подняться с постели. Я лежал и бесполезно плакал.
К вечеру около нашего вымершего дома звякнули бубенцы, и дядя Вася открыл тяжелую дверь.
— Как хозяева-то… Здрасте.
Я позвал его. Он, уже предчувствуя недоброе, снял шапку.
Я рассказал ему об отце. Он как-то весь сник. Опустив плечи и закрыв лицо шапкой, шатаясь, вышел.
Вернулся дядя Вася с матерью. Она ничего не слышала и не видела. Дядя Вася гладил ее плечо и молчал.
