Притихнув, усядется на замшелый пень, переведет дух, крикнет в лес:
— Эээ… эй! — И чутким ухом ловит далекое круглое эхо.
Однажды в воскресный день взял отец Верку за руку и повел на станцию. Сели они в зеленый вагон и поехали в город смотреть «спектакль», как сказал отец.
Спектакль… От этого яркого слова першило в горле, и в груди точно солнце было. И тесно стягивало платье в поясу, и ботинки хрустели, как сахар.
Когда в зале погас свет и красным блестящим огнем вспыхнул занавес и пополз медленно вверх, — открылось чудо. Верка не слышала ни музыки, — никого не слышала. Ей не хватало воздуху. Она вся была глазами, жадными, вбирающими волшебный мир сказки. Она даже не поняла, о чем рассказывала сказка. Она плакала. Она тоже была там, где так красиво умирал лебедь.
Ей казалось, что лебедь умирал, и было почему-то жалко себя.
А когда зажегся ослепительный свет, отец сказал:
— Вот дуреха… Чего ревешь-то? Куда же мы с эдакими глазами…
— Лебедь умер?
— Нет.
— Умер…
И Верка опять заплакала.
Вечером у изгороди, вытянув босые ноги, Верка рассказывала Розе с Анкой о лебеде и о городе.
Первая звезда вышла на небо, случайная и бледная.
Анка, не моргая, выпятив губы, слушала и часто проводила рукой по волосам, приглаживая слюнями мелкие кудряшки. Ей хотелось быть большой и красивой и тоже поехать в город, в «спектакль», и рассказывать, как Верка, длинно и со словами особенными, как во всех сказках.
Роза ковыряла в земле палочкой и пускала слюни. Говорить она еще не умела.
Отец утонул в прошлом году.
Осыпался под ногами песок у Верки. Волга текла величественная и гладкая. Бежала Верка сколько было сил. Прямо у воды вверх корнями торчал пень. На нем висели брюки отца, и с них капала вода. А рядом в песок зарылись ботинки с кривыми высохшими носами.
У изгороди на корточках сидели бабы и тихо говорили.
Отец лежал на доске, закрытый марлей, прилипшей к телу. Лица не было видно. Верка видела только скрюченные пальцы ног с желтыми ногтями. Мать сидела около отца, терла опухшие, уже бесслезные глаза и трогала под марлей грудь отца.
— Чо щупаешь-то… Коли живой был, дышал бы. Мертвое дело, — сказал бакенщик дядя Федор, очищая с ладоней землю.
Верка тоже присела было подле отца, вскрикнула и полетела назад по берегу, бросая по ветру руки, словно пританцовывала на лету. Страшно было Верке.
Переговаривались бабы у ограды, руками показывали: дескать, плохо с Веркой, умом отлетела к богу, — крестились поспешно.
