Пол подвала был завален камнями, а стены исписаны похабщиной. Я представил, что мне тридцать с хвостиком, что рядом со мной Макс и он спрашивает: «Пап, а что здесь написано?»
Я остановился, надавив ладонью на грудь, там, где прячется сердце.
Попытался вообразить, каким стал мой сын. Я часто истязал себя подобными мыслями, обматывался ими, как колючей проволокой, и тянул за свободный конец, тянул, тянул, пока оставались силы. После телефонного разговора с Мариной, когда она сообщила мне о смерти брата, я больше не рисковал. Не звонил, не копался в Сети. Я абсолютно ничего не знал о судьбе своей семьи. О Максе. Ничего. Но пытался взрастить его в своих мыслях, будто гомункула… Я видел, как он идёт в школу, как находит лучшего друга, надёжного, настоящего, каким так и не стал я, как влюбляется, как страдает и радуется, как совершает ошибки и оставляет их за спиной, сделав правильные выводы, как встречает ту единственную… Он мог стать кем угодно – продавцом музыкальных инструментов, инженером, администратором, программистом… кем угодно… но я видел Макса другим, тем, кто работает руками весь день, чтобы вечером оказаться дома, рядом с детьми и той самой, единственной, и чувствовать приятную усталость мышц и сладкую истому сердца, а иногда, открывая одну из папок на домашнем компьютере и выводя на экран электронный слепок далёкого прошлого, бросать вороватый взгляд на маленького себя, которого держит на руках отец, я…
Я заплакал. Жалкий, убогий старик в подвале древних руин.
Лучше бы я умер, трагически погиб пятьдесят лет назад, остался в памяти Марины (а после – Макса) не предателем, а…
– Ты всё-таки нашёл свой страшный дом, – донеслось из смежного помещения.
Я подумал, что нашёл его давно. Любое место, куда бы я ни направился после того, как навсегда покинул своего сына, и было моим Страшным домом.
И да, я сразу понял, кому принадлежит этот бесцветный голос.
Так я встретил Ненастоящего дядю в четвёртый раз.
* * *
Он не изменился, даже его одежда, исчез только чёрно-белый шарф.
Ненастоящий дядя сидел за старым массивным столом, и его скучающие глаза светились в полутьме помещения, давно потерявшего свою функцию. Он не предложил мне сесть на расположенный напротив стул, и я устроился без приглашения. Старикам не до церемоний.
– Я искал не его, – сказал я. – Я искал тебя.
Он подёрнул плечами.
– Ты зря потратил своё время.
Мне было плевать, что он думает по этому поводу.
– Ты не соврал тогда? – Я подался вперёд, я почти шептал. – Я спас своего сына?
