Или она? Или, возможно, сам город, с непривычным для уха русского человека названием?
Молли откинулась навзничь, ударившись головой. Ей казалось, что кто-то тащит её, как упирающуюся собачонку, что голова то и дело попадает в ухабы, а волосы намокают и тяжелеют, всё больше напоминая канат корабля, борющегося со штормом. Гоша завопил: «Помогите!», и этот крик эхом отозвался в пустых деревянных коробках, вибрируя в пружинах кроватей, ставших последним пристанищем для стариков, доживших здесь свой век почти десятилетие назад.
…Я наконец-то нашёл в себе силы взять под мышку подушку и отправиться в долгое путешествие обратно к ванной комнате. Вопли прекратились, теперь это было хныканье и невразумительное чавканье. Приближаясь к двери, я подумал, что, возможно, увижу свою раковину на потолке, цепляющуюся паучьими лапами за лампу.
Это совершенно другой мир, — помню, подумал я, берясь за дверную ручку, неожиданно тёплую, — и мне нужно здесь как-то выживать.
Всё на своих местах. Сливное отверстие ещё шевелится, хотя теперь движение едва заметно: можно подумать, что это подрагивает какая-то жилка у меня в глазу. Не похоже, что она готова была меня съесть. Подушку я держал над головой, точно большой белый камень.
«Эй, — прошептал я, — Что ты такое? Ты меня понимаешь?».
Уста сливного отверстия сомкнулись и разомкнулись, как у человека, который мучается от жажды. Во влажной темноте я увидел движение чего-то красного, будто там, дразня мой и без того почти сумасшедший взгляд, пробежала вереница рыжих тараканов.
Я опустил подушку и плотно прижал её к отверстию, с облегчением услышав, что звуки захлебнулись. Фаянс был тёплый и противный на ощупь. Зеркало запотело, словно в ванну кто-то набрал горячей воды. Я смутно мог наблюдать свой силуэт — почему-то я был рад, что не вижу, во что превратился за эти несколько дней. Да, я всё ещё могу внятно излагать мысли, но, как говорил один философ, исповедуя внутреннее, забудь обо всём внешнем. Ванна, слава богу, выглядела как обычно — если бы она ломанулась на своих звериных ногах от меня по коридору, я бы, наверное, шлёпнулся в обморок.
Я прижимал подушку к отверстию ещё три или четыре минуты — достаточно, чтобы человек перестал подавать признаки жизни. Раковина их не подавала. Впору почувствовать себя идиотом. Тем не менее я не терял бдительности. Оставив подушку на месте, я попятился к выходу, а выскочив за дверь, захлопнул её и подпёр снаружи стулом. Ванная комната теперь ИХ территория.
