Ну хорошо, хорошо. Словом, автобус битком. И еще прицеп. Для старой колымаги груз вообще неподъемный. На любом пригорке захлебывается, глохнет и назад норовит… Да и водить его никто из нас толком не умел. А Кляйнпетер в Мюнхене объявил, что если кто обратно в Берлин хочет, то пожалуйста, и наш водитель… Ответственность за семью, так и сказал. Самому-то уже семьдесят почти. Русские его потом сразу расстреляли, только за то, что у него фуражка…
Уже рассказывала?.. А я и не помню. Мог бы, между прочим, спокойно и второй раз послушать. Теперь вот ты меня сбил. О чем, бишь, я?..
Да, водитель. Так вот, наш новый звукооператор вызвался вроде как за водителя… Странный такой, все время кричал почему-то… Голос уж больно громкий. А спросишь что-нибудь, ничего путного не ответит. Я только потом, совсем не сразу, раскумекала, что он глухой. Это ж придумать надо: глухой звукооператор! И вообще сильно с приветом. Когда потом Рождество праздновали, он на полном серьезе нас уверял…
Хорошо, хорошо. По порядку, помню.
Райтшталлер была его фамилия, и автобус он раньше точно никогда не… Когда скорость переключал, казалось, весь мотор к чертям полетит. И глох у него этот мотор то и дело. Всю душу из нас вытряс, все потроха вывернул. И ехать-то было не особо далеко, но мы тащились… День, ночь и потом еще день. Полтора суток. И ни тебе отеля, ни пансиона, вообще ничего, чтобы хоть голову приклонить. На сиденьях тоже не особенно развалишься, и ноги не протянешь, потому что кругом все оборудованием завалено… На бензоколонке какой-то однажды почти три часа проторчали, потому что они нам бензина не давали, хоть ты тресни. Плевать они хотели на все бумаги, штемпеля и подписи, которыми бедняга Кляйнпетер перед ними тряс. Даже не знаю, как он их в конце концов уломал. Наверно, просто деньгами. Это всегда самый безотказный способ.
Настроение в автобусе – сам понимаешь какое. Духота, хоть топор вешай, нет, правда. Накурено. Все же дымили, как я не знаю кто. В Берлине-то сигареты попробуй достань, но Кляйнпетер каким-то образом раздобыл… Вернер, тот и вовсе изо рта не выпускал, дымил одну за одной. Он вообще куряка был страшный, я тебе еще не говорила?
Поучения свои дурацкие можешь оставить при себе. Дай-ка мне лучше огня.
[Пауза.]
Мы уже почти неделю как из Берлина уехали, и все, понятное дело, порядочно скисли. И только один Августин все время в отличном настроении был, его прямо удавить хотелось. Там, на пади этой злосчастной, он выл, как пес на цепи, а теперь… Весельчак, хоть куда. Одну из его дурацких шуточек я до сих пор… Когда Мария Маар снова ныть начала, мол, такая долгая дорога, это просто невыносимо, так и отчеканивала – «не-вы-но-си-мо» – у меня этот ее голос до сих пор в ушах стоит, – так Августин и в самом деле ей сказал: «Дети израилевы сорок лет по пустыне скитались». По одной этой шуточке можно понять, до чего все мы тогда от Берлина отдалились, во всех смыслах. Про детей израилевых так вот, запросто, сказануть – за такое в ту пору можно было схлопотать, как говорится, по всей строгости.
