Зимы в России многоснежные, а морозы сильные — меньше минус 25 не бывает. Печи в домах огромные, во всю стену, березовых дров не жалеют, и оттого в комнатах не то что тепло — а стоит густой, плотный жар. В особо сильные морозы, чтобы подогреть комнаты перед сном или на рассвете, зажигают жаровни и вносят тазики со спиртом, а спирт поджигают.
Человек плавает во времени подобно рыбе, плавающей в воде — вокруг людей Девятнадцатого века плескалось, и шумело, и тихо покачивалось время с иным, чем сейчас, ритмом и вкусом. Новости из Парижа доходили до Москвы не через три секунды по Интернету, а через три недели с газетами. Никакое усилие воли не могло заставить информацию распространяться быстрее быстро скачущего курьера — Шварценберг и Удино, стоявшие в 1812 году на фланге Великой армии, узнали о поражении Наполеона через три недели после того, как оно случилось. У времени в начале Девятнадцатого века ещё не было тика и чесотки, оно не дергалось на циферблате, а шло плавно и с достоинством. Одна минута вытекала из другой, день вытекал из дня, месяц из месяца — люди жили последовательно. Времени как относительности и хаоса — этих находок (само) разрушительного Двадцатого века — ещё не было[6]. Напрасно думать, что эта последовательность времени никак не влияла на облик людей — ещё как влияла! Они ходили с прямой спиной и ступали тверже, чем человек современности, вечно перекрученный, всегда ускоряющийся и своими ускорениями издерганный. Они были неспешнее и этой неспешностью богаче нас, потому что во всех жизненных ситуациях у них было больше времени, чем у нас — иногда на час, иногда на месяц. Они жили медленнее и умирали не на бегу.
То же спокойствие и твердость царили у них в головах — мысль их бежала, может быть, не столь быстро, как у нас, но зато в ней не было провалов и дыр, из неё не вываливались куски и ломти. Клиповое сознание — то есть сознание, наполненное чередой дергающихся картинок — им не было свойственно; поскольку они не смотрели кинофильмов, то и не знали, что такое «выбрасывать эпизоды» и «делать монтаж». В размышлении им надо было пройти все шаги, последовательно сделать все необходимые выводы. Манера думать основательно и прочно видна в мемуарах той эпохи, вне зависимости от того, кто их написал — претендующий на величие Ермолов, желчный Вигель или лихая кавалерист-девица Дурова. Люди они разные, но в письме их есть нечто схожее — они дети одного времени, и мысль их схожа не в словах и выводах, а в самом своем развитии — ровном, поступательном, несуетливом.
