На тройке — черт возьми — как зюзя натянуся;
На тройке ухарской стрелою полечу;
Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,
И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!
Однажды, обедая в Английском клубе, Федор Толстой увидел за соседним столом барина с красно-сизым носом и преисполнился к нему большого уважения, как к собрату по пьянству. Но барин, к его удивлению, пил за обедом только воду, и тогда Толстой почувствовал себя обманутым в лучших чувствах, разгневался и закричал: «Да это самозванец! Как смеет он носить на лице своем признаки, им не заслуженные?» Вышел, как всегда, скандал. Последствий скандала мы не знаем — история умалчивает о том, был ли барин с фальшивым носом убит Толстым на дуэли или и дальше продолжал попивать воду и позорить славное племя русских алкоголиков.
Граф был человек абсолютно аполитичный — в том смысле, что борьба политических идей его никак не интересовала. Он не был ни либералом, ни консерватором, ни за декабристов, ни против — он был вне этого. Карьерное мельтешение и политическая грызня были ему мелки — как всякая крупная рыба, он жил на большой глубине. Этот барин с широким лицом хлебосола и вытатуированной на груди птицей был, выражаясь современным языком, экзистенциалист, то есть человек, питающийся жизнью, пьющий её как водку, хлебающий её как суп.
С государством ему, однако, приходилось иметь дело. Когда он вернулся из своего путешествия, его прямо на заставе, у въезда в Санкт-Петербург, арестовали за дебоширство. О каком именно дебоширстве шла речь, мы не знаем. К тому времени граф имел их уже целую коллекцию. Может быть, на все заставы разослали описание его дебошей на кораблях Крузенштерна и Лисянского, а может быть и так, что речь о чем-то новом: он мог праздновать свое возвращение с проезжими придорожном трактире, а потом с ними же вступить в буйный спор по поводу хороших манер, качества вина, взглядов на устройство Вселенной или иных столь же важных вопросов. Его посадили в кутузку, а прямо из кутузки, не допуская в Санкт-Петербург, дабы не устроил в царской столице ещё каких-нибудь неприличных событий, отправили служить в Нейшлотский гарнизон. Позднее ещё за какие-то поступки выслали в калужскую деревню. Он на этих фактах не строил теории тиранства и свободы — в его глазах пребывание в кутузке было столь же достойным мужчины времяпровождением, как и плавание по морям. В Нейшлотском гарнизоне одно плохо — скучно.
Нейшлотская крепость находится в северной Карелии, на озере Сайма, на острове-скале. Прежде место называлось по-шведски Нюслогт, теперь называется по-фински Олавинлинна. Это края и сейчас пустынные, хотя летом сюда приезжают туристы, привлеченные чистой водой озер; в крепости, где когда-то маялся скукой граф Толстой, в летние месяцы теперь проходят оперные фестивали. Двести лет назад тут вообще была сонная безлюдная глушь. Старинный замок с тремя круглыми башнями и стенами из светлого камня высится на черной скале, поднимающейся из незамерзающей воды под огромным белым небом, в окружении густых картинно-красивых лесов. Вода не замерзает оттого, что течение здесь быстрое. Выглядит все это — замок на озере, крепостные стены, девственные леса — очень романтично и вполне могло бы вдохновить Карамзина на повесть, а Жуковского на балладу; но на пятый или шестой день пребывания в Нейшлоте вся романтика исчезает. Остается скука.
