Сергей Бондарчук | страница 13
А Володя Досталь, которому Бондарчук был как отец, говорил: «Сергей Федорович, вам там что, неудобно на этом стуле? Может быть, вам сесть по-другому?» Он говорит: «Да нет, я просто не хочу напротив него сидеть, у него плохие мысли в голове, а я хочу, чтобы были хорошие». А потом замолкал внезапно и молчал. Просто приходил на каждое правление и молчал. Он молчал, наверное, год, ничего не говорил. Сидел и молча рисовал все время.
Однажды пришел на правление, у него была в резинку взятая коса. Он же был очень красивый, импозантный человек, а тут у него были седины, взятые в косу на резинке, и такой хвостик с косой.
И сидит с хвостиком. Досталь мне и говорит: «Слушай, а чего он с хвостиком?» Я сказал, что не знаю почему. А я тогда снял «Ассу». И Досталь говорит: «Ты в перерыве подойди к нему, узнай, чего это он с хвостиком. Как теперь к этому относиться?» Я подошел к нему в перерыве, говорю: «Сергей Федорович, а чего вы с хвостиком?» Он на меня так посмотрел, говорит: «Ахиппую, как ты». Вот такой был ответ на хвостик.
Мы всегда относились друг к другу с огромной симпатией. Но эта симпатия не была впрямую никогда обозначена. Но была одна история, которая меня, конечно, поразила. Рассказывал мне ее сам Сергей Федорович. Он снимал «Десять дней, которые потрясли мир» в Питере. И это были очень трудные съемки. Мучительно тяжело ему давалась эта картина, хотя он ее очень хотел снимать. И он мне рассказывал, что он как-то вышел вечером с «Ленфильма» и пошел гулять по Кировскому проспекту. Дошел до площади Толстого, там был кинотеатр «Форум», и увидел там афишу «Сто дней после детства».
Борис Годунов
И он слышал, что кто-то даже хвалил этот фильм. Он зашел, купил билет и зашел в «Форум». В зале сидело четыре человека: двое пьяных вместе и еще два человека с разных сторон. Бондарчук с билетом сел в конце. И он говорит: «Я думаю, минут двадцать посмотрю и уйду. И ты знаешь, я досмотрел всю картину. И в конце чего— то мне так жалко всех стало…» А я ему не рассказывал про то, как я «Шевченко»-то посмотрел и мне тоже жалко стало. Так жалко, что я чуть не расплакался. Сергей Федорович мне тогда сказал, что после этого фильма стал ко мне по-другому относиться. Хотя это тоже была какая-то ревнивая «неплохость». Ему не хотелось говорить: «Вот ты хороший». Нет, никогда он мне так не говорил.
Была такая замечательная история, когда я снял картину «Чужая, белая и рябой» и она в Венеции получила приз. И Паша Лебешев, который никакого отношения к картине не имел, однажды в Комитете по кинематографии увидел Бондарчука, который ему и говорит: «Паш, иди-ка сюда. Ну, чего, Паш, этот твой приятель-то снял какую-то картину, как ее… „Косая, серая и хромой“. Это ж надо такое придумать, а? „Косая, серая и хромой“!»
