– Спички? Зажигалку?
Машинально ища коробок для клиентки, Хэдли всё смотрела туда. И чиркая спичкой, тоже смотрела. Молодой человек в бабочке что-то шептал на ухо своей спутнице, и она смеялась. Он поцеловал ее в ямку на плече, протянул ей свое белое вино, чтобы она выпила из его бокала. Сияние их лиц пронзило Хэдли мучительной болью.
– Она давно горит, знаете ли. Вы хотите меня сжечь?
Клиентка в парче помахала дымящейся сигаретой.
– Извините, пожалуйста. Хотите гардению? Они…
Но женщина, небрежно выдохнув в потолок колечко дыма, дала девушке понять, что та свободна.
Хэдли подошла к танцполу, где под Frenesí кружились пары. Тромбонист Рэм Боуэн перехватил ее у колонны.
– Не хочешь пойти со мной на спектакль Марго Ченнинг? Один из саксофонистов достал мне два билета.
– «Выдержка в бочке»? О, это было бы чудесно.
Но радость Хэдли тотчас погасла.
– Ты же знаешь, у меня все вечера заняты. Единственный свободный я берегу для Огдена.
– К черту твою сестрицу с ее мальцом. Именно так: мы не можем никуда пойти. Ты работаешь здесь, работаешь там, а когда не работаешь, занята этим окаянным сопляком.
– Мне жаль, Рэм.
– Болтать изволите, мисс Джонсон, когда вас просят к двенадцатому? – прогремел совсем рядом голос мистера Торески.
Над длинным ухом патрона Хэдли вновь заметила влюбленных, теперь они танцевали. Щека девушки касалась плеча кавалера. Ее прямые, почти белые волосы лежали на его смокинге ровным полукружием.
Хэдли направилась к двенадцатому столику.
* * *
Чтобы добраться до французского кафе на Коламбус-Сёркл – места встречи с Эддисоном Де Виттом, – Пейдж Гиббс села в метро и доехала до следующей станции, на 52-й улице. Какой ужас, если Эддисон увидит ее выходящей из метро!
Пейдж поспешила к вывеске «Шато-Андре».
Эддисон был уже там. Эддисон никогда не опаздывал.
Его серые глаза внимательно смотрели на нее, пока ей помогали снять шубку в гардеробе и потом, пока она медленно и – хотелось надеяться – грациозно пробиралась между белыми скатертями и хрустальными канделябрами. Она осталась в шляпке и перчатках (шелковых, одолженных у миссис Мерл).
Он встал, пожал ее пальцы, прикоснулся к ним поцелуем и снова сел.
– Моя дорогая! – произнес он с бостонским акцентом, с которым, казалось ей, родился. – Благодаря вам я узнал, что слово «женщина», оказывается, не противоречит слову «нежная».
Он всегда говорил что-то такое, что сбивало ее с толку. Его шуточки и насмешки – при всегда серьезном лице – озадачивали, и в каждом втором случае она не знала, обрадоваться ей или обидеться.
