Он писал, черкал, чесал зачем-то ногу, опять писал, опять черкал, комкал и швырял бумагу, а на третий или четвертый день взял чемодан и сообщил:
– Не… скучно у вас, ребята… И какой же я для вас, скажите на милость, редактор?.. Такие ребята… сами справитесь… Верно же-ж? А?..
И подался в Одессу».
А в Одессе в то время начали постоянно проводиться многолюдные литературные вечера, на которых выступали молодые местные поэты, читавшие перед аудиторией свои стихи и участвовавшие в шумных дискуссиях. Живший некоторое время в Одессе прозаик Константин Паустовский впоследствии так описал в своей «Повести о жизни» одно из таких мероприятий:
«…Мы с трудом прорвались с Изей и Яшей Лифшицем в зал на вечер поэтов. Там среди неистового шума, смеха и лёгкого свиста поэт Чечерин кричал грубым басом свои стихи.
Шум немного стих, когда на сцену вышел поэт Владимир Нарбут – сухорукий человек с умным, жёлчным лицом. Я увлекался его великолепными стихами, но ещё ни разу не видел его.
Не обращая внимания на кипящую аудиторию, Нарбут начал читать свои стихи угрожающим, безжалостным голосом. Читал он с украинским акцентом:
А я трухлявая колода,
Годами выветренный гроб…
Стихи его производили впечатление чего-то зловещего. Но неожиданно в эти угрюмые строчки вдруг врывалась щемящая и невообразимая нежность:
Мне хочется про вас, про вас, про вас
Бессонными стихами говорить…
Нарбут читал, и в зале установилась глубокая тишина.
На эстраде, набитой до отказа молодыми людьми и девицами, краснела феска Валентина Катаева.
Эстрада подозрительно потрескивала, даже покачивалась и, очевидно, собиралась обрушиться.
– Неужели это всё поэты? – спросил Яша Лифшиц. У него была склонность задавать наивные вопросы. – Тут их хватит на целое государство среднего европейского размера…»
Там же в Одессе Нарбут встретился в один из дней с уже известным тогда поэтом и стиховедом Георгием Шенгели, которого он знал ещё с 1918 года по Харькову. На этот раз они оба активно участвовали в литературной жизни Одессы и вместе печатались в журнале «Лава», который сам же Нарбут и редактировал. Тогда же он написал коротенькую рецензию на книжку Георгия Шенгели «Еврейские поэты», в которой он ёмко и ярко говорил: «Небольшая книжка, в 13 поэм, даёт полное представление о том неоклассицизме, который вылупился из скорлупы акмеизма».
Какие бы акмеистические или революционные стихи не писал сам Владимир Нарбут, но всем другим поэтам он всегда старался протянуть свою руку и поддержать их на творческом пути, даже если их стихи ему не нравились. Когда по предложению Багрицкого Семён Липкин прочёл Нарбуту свои юношеские стихи, тот определил их как очень слабые: “Очень слабо, от-от, совсем слабо, ещё хуже, чем у Блока”. При этом было видно, заметил Липкин, что «петербуржец-акмеист никак не мог – или не хотел – избавиться от украинского акцента, хотя черт малороссийского шляхтича, каким он был по происхождению, я в нём не замечал».
