Потом я опять услышал тот же шумок, на сей раз отчетливей. Был он очень специфический и трудно поддавался описанию — вроде того, что способна произвести крыса, запутавшаяся в куче одеял и пытающаяся выбраться. Я поднял взгляд и увидел, что краснота на левой щеке Глассиса стала гораздо заметней.
— Десять центов на черную пулю, — объявил Ларсен, двигая монетку в банк.
— Я тоже, — отозвался я, заталкивая туда же два никеля. Голос у меня прозвучал так сухо и придушенно, что это меня испугало.
Глассис тоже сделал ставку и сдал нам еще по карте.
А потом уже я почувствовал, как стремительно бледнею, потому что мне показалось, что шумок доносится из чемодана Ларсена, и я вспомнил, что Ларсен положил пистолет Инки в чемодан дулом от нас.
Шумок стал чуточку громче. Глассис уже не мог усидеть на месте и чего-нибудь не сказать. Он отъехал назад вместе со стулом и зашептал было:
— По-моему, я слышу…
А потом увидел безумное, убийственное выражение в глазках Ларсена, и у него хватило ума закончить:
— По-моему, я слышу одиннадцатичасовой поезд.
— Сиди тихо, — буркнул Ларсен, — очень тихо. Сейчас только десять пятьдесят пять. На туз еще десять центов.
— Повышаю, — каркнул я.
Мне хотелось вскочить. Мне хотелось выкинуть чемодан Ларсена за дверь. Мне хотелось самому выбежать за дверь. И все же я сидел, сжавшись в комок. Мы все сидели, сжавшись в комок. Мы не осмеливались ничего предпринять, потому что, если б мы чего-то предприняли, это показало бы, что мы верим в невероятное. А если человек в такое верит, значит он спятил. Я беспрестанно проводил языком по сухим губам, ничуть их не смачивая.
Я уставился в карты, пытаясь выбросить все остальное из головы. На сей раз сдача была полная. Мне достался валет и всякая шушера, и я знал, что темная карта у меня тоже валет. Глассису выпал король. Трефовый туз Ларсена оказался сильнейшей картой на столе.
А шумок все не стихал. Что-то выкручивалось, вытягивалось, напрягалось. Приглушенный такой шумок.
— А я тоже повышаю, — сказал Глассис в полный голос. У меня мелькнула мысль, что он это сделал, только чтоб произвести побольше шума, а вовсе не потому, что считал, будто у него какие-то особо хорошие карты.
Я повернулся к Ларсену, старательно пытаясь изобразить, что мне до смерти интересно, повысит он или прекратит ставить. Глазки у него перестали бегать и нацелились прямо на чемодан. Рот как-то чудно, закостенело скривился. Через некоторое время его губы начали двигаться. Голос звучал так тихо, что я едва улавливал слова.
