Иннокентий Смоктуновский | страница 12
Берегись автомобиля
Пришел на «Мосфильм», и для начала мы с ним пошли в буфет. И пока мы шли, он рассказал мне волшебную историю про то, как он снимается в роли Ленина. Я говорю: «Как вы можете сниматься в роли Ленина? Ленин же был маленьким». Он говорит: «Вот так». Я говорю: «А как вы можете, вы же большой. Как вы можете Ленина играть?» Он говорит: «Ты не понимаешь. По этому поводу было специальное решение Ленинградского обкома партии, чтобы доверить мне роль Ленина, и потом это решение утвердили в ЦК. Поэтому мне доверили эту роль. Не то что я в самодеятельном порядке вызвался сыграть вождя международного пролетариата, а мне ее доверили, понимаешь?» Я говорю: «Да, но маленький же он…» А он: «Ты совершенно не понимаешь технологию кино. У меня будут специальные декорации». Я до сих пор не знаю, выдумал ли он это, но если выдумал, то выдумал гениально! «Вот сейчас построили кабинет в Смольном, мы сначала прошли в этом кабинете все мизансцены: Ленин подходит к телефону, говорит, кладет трубку, задумывается, подходит к окну, смотрит, от окна подходит к карте, раздвигает, смотрит карту, потом поворачивается, говорит: „Товарищи, мы должны оказывать сопротивление Антанте совершенно с другой стороны“, — и показывает на карте на другую сторону». Я говорю: «Да, и что?» Он рассказывает дальше: «Вот по этому пути выкладывается желоб». Я говорю: «Как желоб?» Он говорит: «Полы поднимают, все остальные, и Свердлов, они все стоят высокие, а я иду по желобу, и поэтому я как бы меньше Свердлова, меньше Дзержинского, меньше всех. Это кино, это спецэффекты, это наше будущее, к которому мы идем!»
Живой труп
Я чуть не умер от хохота, пока мы дошли до буфета, и, пока мы там сидели, он рассказывал, как по желобам играет Ленина. «А на натуре тоже желоба?» — «Да. Мы заготавливаем — вставляют желоба, и я в этих дырках перемещаюсь. И тут важно только не киксовать, правильно „р“ говорить, идешь по желобу и не киксуешь».
Мы вернулись на «Мосфильм». «Ну так как Смотритель станционный?» — «Да-да, я обязательно сыграю». — «Тогда все, Иннокентий Михайлович». — «А как же иначе, да-да-да». — «Цируля позвать?» — «Я сам к Вите зайду, отчего же не зайти». Через двадцать минут приходит ко мне бледный Витя — командир торпедного катера, который не боялся никаких немецко-фашистских атак, десятка «юнкерсов» на один его маленький катерок — и говорит: «Кеша сошел с ума!» — «А что случилось?» Он попросил за эту роль, я уж не помню, какие тогда были цены, но какую-то немыслимую цифру. У нас смета была пятьдесят одна тысяча рублей, и Кеша попросил то ли десять тысяч, то ли двенадцать. Это являлось немыслимой суммой. Я говорю: «А что, нельзя ему это заплатить никак?» — «Ты что, с ума сошел, а как мы будем дальше снимать? У нас каждый воротник гусарский сколько стоит! Каждый ботинок! Ты что? У нас ничего нет. Мы ничего снять не сможем, кроме титров, если Кеша за это возьмется». — «Но, Вить, но я без Кеши не могу. А Кеша что сказал?» — «Ничего. Вить, говорит, это твое дело, как ты мне заплатишь, или я не буду сниматься. И ушел». Я говорю: «А ты что?» — «А я что? Я же не буду бегать за ним, тем более что и бегать бессмысленно. Я Кешу хорошо знаю». — «Что ты про него знаешь?» — «Что если он ушел, то, значит, ушел, и не придет, пока я не заплачу ему всех этих тысяч».
