– Я это люблю.
– Кто бы сомневался.
Мне трудно истолковать ее улыбку, она дружелюбная и вместе с тем слегка снисходительная, будто Эмили считает Алекс мутной и меня тоже, поэтому сразу поняла, что мы должны друг другу понравиться. Я ощущаю гордость, поскольку это означает, что она считает меня похожей на Алекс, а я бы ни на кого в этом городе не хотела походить больше, чем на нее.
В четверг идет дождь, а он не появляется. По пятницам я чаще всего свободна, пятницы спокойные дни в столовой, и дополнительного персонала не требуется, во второй половине дня меня пронизывает ощущение неги, становится чуть ли не уютно. Я воспринимаю это как доказательство того, что благодаря способности человечества к приспосабливанию можно пережить все, раз уж мне начало казаться уютно здесь, в гадкой столовой гадкой больницы. Потом я думаю, что, пожалуй, это скорее доказывает, что нравится мне тут в каком-то смысле вопреки представлению о том, кем я хочу быть. Это меня огорчает и одновременно радует: я вовсе не собираюсь продолжать работать в подобных местах, все последние годы я только и делаю, что пытаюсь из них выбраться. Впрочем, в мрачные моменты я думаю, что работа такого типа мне предопределена генетически, запрограммирована многими поколениями рабочих. Таким же основополагающим образом я могу чувствовать себя чужой в университетских коридорах и на университетских семинарах, бояться раскрыть рот, чтобы случайно не разоблачить себя: выдать, что я здесь чужая, что проникла сюда обманным путем.
От подобных размышлений меня спасает написание текстов, поскольку, будь я действительно предназначена для жизни в большой кухне, у меня не было бы этой тяги, уговариваю я себя, я не имела бы потребности выражать все свои мысли в словах. У меня на дверце холодильника долго висела распечатанная фотография Харри Мартинсона [5], та, где он хорош собой, молод, с густыми красивыми волосами и взглядом, чувственным и требовательным одновременно, он наклонился и словно говорит, обращаясь именно ко мне: «Если я смог, сможешь и ты».
Посуда быстро помыта, и мы можем долго сидеть в столовой возле окна, каждая со своей чашкой кофе и шоколадным бисквитом, деньги за которые мы в кассу решили не класть, Сив и Магдалена сплетничают о ком-то, кого я не знаю, я слушаю в пол-уха, глядя, как над парковкой сгущаются сумерки. Потом мы расстаемся: они спускаются на лифте к подземным коридорам, чтобы идти на собрание в большой кухне, я же от такого избавлена. Я переодеваюсь в пустой раздевалке, запираю за собой дверь и включаю в столовой сигнализацию. Больница в целом кажется сегодня сонной, все звуки приглушены, за окнами темно, по стеклам барабанит дождь.
