Ну, а потом танцы до утра с храпом и сновидениями! - Оня засмеялся, сверкая зубами, ожили и заулыбались и лица бойцов: какую-то долю тяжести сняли с плеч шутливые прибаутки старшины. Люди загремели котелками, протискивались к большому котлу, чтобы зачерпнуть студеной воды. Многие стаскивали с себя гимнастерки и, фыркая, мылись до пояса.
Старшина приблизился ко мне.
- Товарищ лейтенант, я достал жбан спирту: артиллеристы проезжали и поделились… Разрешите угостить бойцов после ратного труда.
Я взглянул на Щукина - что он думает? Тот кивнул головой в знак согласия.
- Можно, - сказал я, - По сто грамм. Разведенного. А то уснут - пушками не разбудишь…
Свет заходящего солнца, как бы раздвинув дымный занавес над полем сражения, багряными потоками устремился в лес, красные струи текли между деревьями, жарко омывали бойцов, сидевших вокруг кухни на пенечках или просто на траве. Они уже приняли обещанное «вливание» и теперь с аппетитом ели кашу с мясом.
Я чувствовал, что в желудке у меня до тошнотной рези пусто, но есть не хотелось.
- Потом, - отказался я, когда Оня Свидлер подал мне тарелку с кашей. Я с беспокойством всматривался в карту, стараясь определить дальнейший путь: он обрывался на двадцатом километре, карта кончалась. Я решил вести роту в направлении Смоленска: если не соединюсь со своим полком, то вольюсь в какую-нибудь часть - все равно в каком составе воевать.
Чертыханов по-хозяйски распряг лошадь, пустил пастись, спутав ей передние ноги, дал выпить спирта младшему лейтенанту Клокову, покормил его кашей, затем подошел ко мне.
- Поешьте немного, товарищ лейтенант, а не то ноги протянете без помощи немцев. Товарищ политрук, скажите ему…
- Что ты ему кашу суешь, ты ему стопочку предложи, - посоветовал Щукин.
- Я ему две предлагал. Отказался.
- Вот это зря, - осудил Щукин и обнял меня. - Выпьем-ка, Митя, за дружбу, за верность. Нам с тобой сейчас тесней надо держаться…
Мы выпили, поглядели друг другу в глаза, как бы говоря: судьба свела, разведет только смерть.
Чертыханов попросил меня подойти к телеге, где лежал младший лейтенант Клоков. Увидев меня, Клоков тихо, но отчетливо сказал:
- Оставьте меня здесь, в деревне. Я вам руки связываю… Оставьте.
- Ты что, бредишь? - Просьба его меня поразила. - Никогда мы тебя не оставим.
Клоков болезненно поморщился и, прикрыв глаза, прошептал:
- Мне лежать хочется… В дороге меня трясет. Оставьте тут, в деревне…
Я не знал, что с ним делать. Везти его в таком состоянии дальше, не зная, что ждет впереди, было рискованно: без врачебной помощи он умрет, санитары едва умели накладывать повязки. Оставлять - неизвестно еще, согласятся ли взять колхозники, - было жалко и опасно: гитлеровцы, найдя его, не пощадят.
