Ковалёв попытался ещё раз напрячь память, но почти сразу же ему стало не до того.
— Раз! — громко произнёс маленький гуманоид, и цванки синхронно нанесли удары, по два с каждой стороны.
Лёхе показалось, будто по спине одновременно полоснули четырьмя острыми раскалёнными лезвиями. Он ожидал, что будет больно, но, как оказалось, не представлял, насколько. Раньше его никогда не били плетьми. Лупили, пинали, душили, бросали с высоты, хотели утопить, пытали, истязали, морили голодом, травили, лишали сна; однажды на Митонге аборигены даже пробовали снять с него кожу живьём; чего только не довелось испытать бывшему штурмовику за свою богатую на опасные и яркие приключения жизнь, но отведать плетей ещё ни разу не доводилось.
— Два! — скомандовал мелкий, и рептилоиды снова взмахнули плетьми.
Дикая боль опять пронзила всё тело. Лёха стиснул зубы, чтобы не закричать. Очень уж ему не хотелось доставлять этим садистам удовольствие. Впрочем, он допускал, что никто в этом помещении удовольствия не получал: цванки просто делали свою работу, большеголовые стояли с настолько отсутствующим видом, что походили на существ, в принципе не способных испытывать эмоции, а мелкий, вообще, опаздывал на семейное торжество и сильно нервничал. Но Ковалёв всё равно решил молчать. Хотя очень хотелось спросить, сколько всего плетей ему собирались всыпать. И ещё, поскольку память пока не вернулась, очень интересовало: за что?
Голос щуплого гуманоида тем временем продолжал звенеть на весь ангар:
— Три!
— Четыре!
— Пять!
После десятого удара цванки сделали небольшой перерыв, а большеголовые гуманоиды опять окатили Лёху ледяной водой, которая, впрочем, не принесла облегчения. Наоборот, казалось, она только растревожила раны, словно их облили не водой, а уксусом. И почти сразу же послышался голос маленького:
— Одиннадцать!
— Двенадцать!
— Тринадцать!
— Четырнадцать!
Гуманоид продолжал считать, а цванки наносить удары. После двадцатого Лёху снова окатили водой, которая, стекая со спины, собиралась под столом в лужицу алого цвета.
— Двадцать один!
— Тридцать пять!
— Сорок восемь!
Происходящее казалось страшным сном: цванки били с такой силой, что, скорее всего, на спине у Лёхи не осталось ни одного целого кусочка кожи, а под её клочками ни одного целого ребра. Нестерпимая боль вынудила организм включить механизмы защиты, и сознание начало покидать бывшего штурмовика. Зато память вернулась в полном объёме и разом.
«А ведь начиналось всё относительно неплохо — деньжат хотели подрубить, особо не напрягаясь. И ведь чувствовал, что не стоило ехать на этот проклятый Олос», — подумал Ковалёв, вспомнив приключения последних недель, прежде чем полностью отключиться.
