– Вот так соня! – сказал, не поздоровавшись.
Он вытянул шею и прокричал три раза петухом.
– Вставайте, поднимайтесь!
Она вспомнила, что была не одета, не причесана и даже не умыта. Вид, должно быть, имела неказистый. Но какая разница? Да и аббат удивления не выказывал, только смотрел на нее строго и внимательно.
– Я себя нехорошо чувствую.
– Заболели?
– Как сказать? Наверное.
Аббат вдруг к ней подошел совсем близко и протянул руки.
– Ну-ка вставай, лентяйка!
Схватил за запястья, потянул и вызволил ее из кресла. Крепко прижал к своей пахнущей летним теплом сутане. Она почувствовала, что ноги у нее слабеют. Он прижал еще крепче и потерся о волосы у виска.
– Подожди, я сама.
Она отстранила его и вновь приблизилась. Что происходило с ними, она не понимала. Он взял ее за руку и повел за собой, словно знал куда и зачем. Они поднялись по лестнице, вошли в спальню. Звякнул ключ в замочной скважине.
По прошествии некоторого времени, аббат несся в направлении собора, а вдова принимала теплую ванну с розовой эссенцией. Что-то распевала невнятное, чувствуя, что щеки ее горят, глаза блестят, губы шевелятся.
Ах крошка, брюнетка,
Красотка Туанеттка.
Она посмотрела на свои руки и решила, что они у нее были весьма изящны. Рассмеялась.
– Анна, неси ленты. Буду сегодня с лентами причесываться. Те, что цвета ряски на воде. И платье зеленое с белым, открытое.
Оделась, за завтраком обрадовалась спелым персикам, их фиолетовой воздушной плоти. Съела два. Сходила в типографию. Взяла корректуру. Захватила свежий номер «Меркюр де Франс». Полистала. Сначала там шла диссертация о том, может ли талант без обучения что-нибудь прекрасное произвести. Ответ был, что нет, нельзя. Но и противоположность не одобрялась: ведь, мол, можно всему научиться и в теории постичь, а ничего путного в искусстве не создать. Господина Монтеня опять же цитировали. Нужно будет, подумала, повнимательнее это прочитать. Затем шло письмо, в котором ругали педантов и хвалили поэтов. Другое письмо, в котором аббата Дартиньи ругали за опубликованную им брошюру о тайной связи Пьера Бейля и мадемуазель Жюрье: уверяли, что господин Бейль для плотской любви создан не был. «Ишь ты», подумала. Почем они знают. Свечку поди не держали. Бейль, впрочем, был протестантом. «При всей своей учености был он человеком в свете крайне неловким и с женщинами, которые являются его цветом, коммерции не поддерживал». На этом месте вдова, как ей это было присуще в последнее время, снова залилась слезами. Что с ними теперь будет? Далее следовала поэма о неосмотрительной охотнице, весьма рискованного свойства.
