И давай вдруг Бенедетто на этом самом месте на сестер смотреть: долгим, внимательным взглядом, переходя с одной на другую, как бы сравнивая. А Изабелла тут губами так тихо зашевелила, словно беззвучно отвечала учителю на его вопрос, но перед сестрой не хотела быть лучшей и потому молчала.
Тогда Бенедетто опять за свое принялся, даже с большим еще темпераментом.
– Слепая да немая душа, – почти вскрикнул, – паскудности подверженная, необученная, страстная, темная, дерзкая, безумная, рано или поздно чрез плоть тела проступает. Даже если и не сразу, так под конец непременно. Если не при жизни, то потом. Вот на медалях Август и Нерон одинаково внешностью телесной прекрасны. И Калигула был юношей редкой красоты, его обожали и за бога держали. А однако за его деяния потом убили, и память об этих его отвратительных актах и словах отпечаталась на его облике. Потому, гляньте, вот облик без имени – прекрасен, а вот имя начертано по кругу – отвратительное. И не облик на имя влияет, его обеляя, а, наоборот, всегда в эту сторону: имя на облик. Гнусное имя светлый облик зачерняет, и никакая самая светлая красота спасти его не способна. Так уж этот мир Творцом его закручен, в эту сторону. И даже если поначалу имя было прекрасное, или хоть бы занятное, как у Калигулы – малой сандалией он прозывался, то потом это имя окрасилось в кровавый цвет. Или вот еще пример : поначалу Августа звали Октавианом.
В этом месте Изабелла вздохнула тихонько и вежливо его прервала:
– Довольно, Бенедетто, пойди теперь уж отдохни, успокойся.
Тот ей в ответ поклонился и удалился немедленно. Изабелла поднялась, монетную коллекцию спрятала, уселась обратно, и они две стали друг на друга без слов смотреть. Так и сидели вместе, она и сестра, и было им хорошо.
Вошли сразу трое: Главный, капеллан и доктор. Давно она их уже не видела. День был яркий. Девушки тут вкруг нее суетились. Она же мечтала про сад, что вот бы ей там сейчас оказаться вместе с сестрой. У Главного лицо было, как принято, каменное, ничего по нему не понять, но видеть это лицо ей было ох как неприятно. Ушел бы поскорее, и доктор с ним. И капеллан. И пусть бы платье ей так не затягивали, а полегче, как у Изабеллы. Главный рот открыл, ничего не сказал и закрыл. Ей сделалось весело, как сквозняк внутри. Насилу не заохала. Посмотрела на пустую клетку Чибиса Второго: зачем не уберут. Зачем клетку держать, если в ней птицы больше нет. Главный опять открыл рот:
