Потом Бенедетто открыл одну из тяжелых древесных створок с разводами и достал оттуда сосуд: таких она никогда еще не видала. Он был весь прозрачный как вода, гладкий и блестящий, как струи, спадавшие с горки в саду. Сложной он был формы, не сказать какой – и кругловатый, и длинноватый, и таким носком оканчивался, как если бы там морда какого зверя была. На ножке стоял, в форме птичьей лапки. Бенедетто сказал:
– Вот удивительный предмет из камня горного хрусталя. На деньги, что за него уплачены, можно сотни редких рукописей приобрести, или даже целую армию снарядить. Этот сосуд артист работал пять лет, положил много сил. Точил и точил твердыню, чтобы придать ей совершенство. А по тулову – еще прибавь пять лишних лет – поместил рассказы в тонких линиях.
Он запомолчал ненадолго, давая ей возможность предмет тот рассмотреть, медленно его вокруг оси своей поворачивая. Она глаз приблизила и впрямь, фигуры: лошади, люди. Удивилась, а вместе с тем, нет, не удивилась. Она уже много чего тут повидала. Была приготовлена. Ей только не сильно нравилось, что все это ей рассказывал Бенедетто, а не сестра, которая тут же молчаливо сидела.
А Бенедетто:
– Тут изображается триумф римского императора Цезаря, того самого, что Августа усыновил.
Да она уж и сама так подумала, заранее. Уже кое-чего понабралась, не глупая.
– Цезарь тут изображен в тот момент, когда он триумфально вернулся с войны против галлов. А каждому победителю на колесницу в такой момент триумфа постановлялся раб, который сзади тому на ухо нашептывал, что мол мементо мори, помни то есть, что и ты умрешь. И вот как все вместе здесь сочетается, что этот драгоценный сосуд, столь дорогостоящий и по форме совершенный, можно в мгновение ока разбить, лишь смахнув его рукой со стола.
Бенедетто сделал такой жест, словно собрался сосуд уронить. Но она, хотя ее сердце и занялось, не охнула при нем, как охнула бы с недавнего времени при сестре, не уронила себя.
– И так же наша жизнь, – продолжал Бенедетто. – Мементо мори надо всегда помнить и так во всем решать, поступать и действовать, что если бы жизнь сейчас оборвалась, вот в эту самую минуту, оставить по себе добрую память. Память же – вещь страшная и великая. Богиня ее Мнемозиной зовется. Страшная, потому что ничего не прощает. Великая, потому что людей между собой объединяет, и тех, кто далеко, и тех, кого уже на свете нет. И для нас, для литтерариев, и для вас, для правителей, это главная богиня покровительница. Ибо она есть при том при всем еще и предводительница Муз и главная помощница Аполло.
