.
Не только в 1837 году, но и много позже, когда приобретенное слабоумие стало предметом психиатрических дискуссий, никто из чиновников, определявших участь Квашнина-Самарина, так и не задал вопросов о том, какие причины и заболевания, кроме пресловутого «характера», могли привести их подопечного к «слабоумию». Не интересовались они и тем, прогрессирует ли это состояние, как оно может быть излечено или как можно приостановить его развитие. «Слабоумие», таким образом, выступает в их текстах скорее как «эссенциальная» характеристика, врожденное свойство, с которым ничего невозможно сделать – только «принимать во внимание»[220].
По сути, «слабоумие» под пером высокопоставленных чиновников 1830–1850-х представляет собой допустимый в бюрократических жанрах эвфемизм слова «дурак». Однако сам факт использования наукообразного, а не разговорного термина свидетельствует об их хотя бы и поверхностном знакомстве с психиатрической и судебно-медицинской терминологией. Даже будучи омонимом медицинского диагноза, этот термин должен был восприниматься в медицинском или судебно-медицинском контексте. В устах врачей, впервые освидетельствовавших Квашнина-Самарина в начале 1850-х, «слабоумие» превращается в констатацию «ограниченных умственных способностей» – этот диагноз несколько раз приводит нашего героя в клиники для душевнобольных.
Если медицинский контекст термина оказывал влияние на судьбу нашего героя, то его, несомненно, нужно прояснить и установить степень его влияния на принятые решения.
Диагноз «слабоумие» в судебной медицине той эпохи имел не вполне четкие правовые последствия. Психиатр С.А. Громов и другие его российские коллеги различали три степени слабоумия: «1) тупость <…> 2) глупость <…> и 3) совершенное безумие или бессмыслие <…>»[221]. Люди, страдающие слабоумием первой степени, являются, по мнению Громова, дееспособными и «должны подлежать ответственности за учиненные ими противозаконные действия; могут равномерно пользоваться и правами, всякому гражданину предоставленными, то есть вступать в супружество, располагать имением своим, делать завещания и т.п.»[222]. Однако само описание этого состояния мало похоже на те необычные черты характера и поведения Квашнина-Самарина, которые констатировались в материалах его дела:
<…> неспособность души обращать внимание свое вдруг на многие предметы и с надлежащею скоростию распознавать и различать оные. <…> при новых предметах и чрезвычайных встречах [подверженные тупости люди] легко приходят в замешательство, а иногда и совсем теряются. Бывают вообще застенчивы, упрямы и недоверчивы к другим; если же кто однажды успеет войти к ним в доверенность, тот может из них все делать, что захочет. Нередко забывают они время, место и те лица, с которыми они находятся, и забавным образом смешивают настоящее с прошедшим или будущим
