Возвращение
Они объявляются внезапно, как из-под земли, эти две диковинные фигуры на Кэртнерштрассе. С виду они смахивают на возвратившихся с необитаемого острова робинзонов или на еще кого-то в том же духе – до того нелепо на фоне витринных крепдешинов, безукоризненных брючных складок, лаковых штиблет и ажурных платьиц смотрятся два этих ходячих чучела, – неуклюжие, оборванные, грязные, какие-то пещерные в своей ископаемой неповоротливости. При ближайшем рассмотрении выясняется: это двое возвращенцев. Еще прошлый летом они вышли то ли из Иркутска, то ли еще из каких-то несусветно далеких мест, где нынче гоняет телят не простой, а красный Макар, и теперь вот сподобились сомнительного счастья в году одна тысяча девятьсот девятнадцатом от Рождества Христова добраться, наконец, до родимой Вены, города своих ностальгических грез. В их драные сапоги неистребимой коростой въелась пыль бесконечно долгих трехлетних странствий, то, что когда-то именовалось обмундированием, болтается теперь на их иссохших смуглых телах мешками невнятной окраски, в которой лишь при очень большом желании можно опознать цвета армейских шинелей, но с тем же успехом – песочно-глинистые, землистые тона все той же дорожной пыли. Но шли оба решительно, целеустремленно, ибо искали комендатуру, где им непременно нужно отметиться. Шли молча, ничему не дивясь и не изумляясь. Похоже, все пережитые испытания не оставили в их душах ни малейшего следа. Да и жилось им в России очень даже неплохо. Чего же тогда они вернулись?
– Дак ведь домой хотелось.
– Вы хоть знали, что вас дома ждет?
Когда они уходили на фронт, времена были еще великие, теперь, когда они вернулись, настали времена новые. Но мы так долго валандались с великими временами, что даже отрочества новых наверняка не дождемся. Вот почему теперь эти двое возвращенцев застают на родине времена, чья новизна сводится лишь к уродству провалившихся экспериментов, вот почему они возвращаются в город, по чьим мостовым льется кровь – точно так же, как на полях недавних сражений, – возвращаются в страну, которая сама не знает, что делать и с чего начать, когда все вокруг кончается, возвращаются к землякам, которые говорят теперь друг другу «товарищ», но на всякий случай придерживают в кармане револьвер. Так чего ради вернулись эти двое? Они и сами не знают – точно так же, как не знают, чего ради уходили.
22.06.1919
Недоверие встречает тебя уже на пороге: кто поручится, что ты не полицейский шпик, не доносчик, не подсадная утка? Впрочем, кто бы ты ни был, но ты точно чужак: вон, у тебя и воротничок чистый, да и повадки какие-то европейские. И руки у тебя не суетливые, и глаза лукаво не подмигивают, призывно намекая на выгодное дельце, и порожний нагрудный карман скучно прилегает к груди, а не оттопыривается чуть ли не на полверсты от оболочки твоего бесполезного «Я». И не ощущается во всем твоем облике никакой загнанности, никаких неприятностей с полицией, никакой лихости или хотя бы плутоватости. Пред оком закона ты и глазом не моргнешь, а если какую запретную дверцу отворить надо – не шевельнешь и мизинцем. Тогда что тебе здесь понадобилось, тебе, законопослушному и законом защищенному среди перед законом беззащитных и от защиты закона увиливающих? Что ты, уважаемый, потерял тут, среди презренных и отверженных? Ты, почтенный, среди униженных? Отмытый среди чумазых? Культурный в этом царстве бескультурья? Добросовестный среди бессовестных? Ты, щепетильный, в этом вертепе послевоенного морального опрощения? Разве ты сам не видишь: ты тут чужак, вот почему всеобщее недоверие встречает тебя на пороге маленького кафе в переулочке Банкгассе…
