Упоение собою, своим бесстрашием заставило его горделиво обернуться: что ты, мол, теперь скажешь? Он никогда еще не видел отца таким. Подбоченясь, тот стоял по колено в воде, и помолодевшие плечи его сотрясались от смеха.
— Молодец, Владька! — захлебываясь хохотом, кричал он. — Держись крепче, не робей! Слышишь?
— Ага, — восторженно стучал зубами Влад. — Держусь…
— Хорошо?
— Ага…
— Помочь?
— Не…
— Сам доберешься?
— Ага…
— Не дрейфь, Владька, или грудь в крестах, или голова в кустах. Знай наших!
— Ага! — заходился Влад. — Ага-а-а!..
В Бибиково они вернулись, когда там уже трубили сбор. Над селом стоял сплошной гвалт и плач вперемешку с лошадиным ржанием. С крыльца сельсовета военкомовский капитан, близоруко всматриваясь в тетрадку перед собой, хрипло выкликал:
— Гришин, Петр Нефедович?
— Есть!
— Зайцев, Григорий Филиппович?
— Тута!
— Скакалкин, Нефед Парфенович?
— На месте…
— Самсонов…
— Тут, тут, — поспешно отозвался отец, заводя Орлика в оглобли. — Куда денусь?
Пятясь задом, Орлик норовисто похрапывал, и в бархатно-тревожном глазу его отражалось и безоблачное небо, и акации перед избами, и гомонок конного табора вокруг, и пробирающийся к ним среди телег дядька Тихон, двоюродный брат отца, тот самый, которого в первый день зимой встретили они у околицы. Дядька выруливал в их сторону, неся в вытянутых руках — ну точь-в-точь хлеб-соль для гостей — фуражку, доверху наполненную яйцами. На небритом лице его блуждала растерянная улыбка, словно он стеснялся своей хрупкой ноши.
— Вот, — бережно опустил он ладони в телегу и, заискивая, подмигнул Владу, — в дороге сгодится. Прямо из-под несушек.
Груда яиц еще со следами помета на теплых боках выросла перед Владом, и память его нашла им у себя место, чтобы уже не забыть о них никогда. Долго еще потом будут мерещиться ему эта скорлупа с брызгами птичьего помета на матовой поверхности. И рядом — заскорузлые руки, перевитые проволокой вздутых жил. Мир праху твоему, Тихон Петрович, он не запамятовал о тебе!
— Теперь его слушайся, Владька. — Отец подошел, полуобнял брата. — Он тебя завтра и отправит до Москвы. — И тут же доверительно потеплел. — Вернусь, снова заберу.
Голос капитана у сельсовета взвился до самой доступной ему ноты:
— Трогай!
Водоворот табора, медленно раскручиваясь, устремился к большаку за околицей, и вслед ему потёк гулкий надсадный вой: округа прощалась со своими кормильцами. Впереди на пегом жеребце мелко трусил военкомовский капитан, время от времени оглядываясь с хриплой командой:
