– Присаживайтесь, капитан! – сказала она, помогая мне сделать это. – Если хотите, я сыграю вам. Вам нравится музыка?
Я сказал неправду. Привычный к бесконечному гулу моря, я не знаю иной музыки, кроме шума волн. По правде говоря, я не большой любитель музыки. Оттягивать то, ради чего я был сюда призван, казалось мне, ей-богу, надувательством. Однако, как подобает в таких случаях, я притворился и потому ответил:
– Очень, сеньора! Музыка возвышает душу и смягчает печаль.
– Но иногда она лишь углубляет страдание, – сказала она.
Произнеся это, моя возлюбленная печально вздохнула.
– Вы желаете отведать чего-нибудь, капитан, или, может быть, испытываете жажду?
– Нет, сеньора, лишь одно у меня неутоленное желание и только один голод меня мучает… Вы!
– Имейте же терпение, еще рано! Мне так нравится слушать ваши рассказы о море!
Я довольно долго развлекал ее своими морскими байками. Она внимательно меня слушала. Иногда, заинтригованная, моя госпожа расспрашивала о далеких портах, которые знала лишь по названиям, так как, казалось, очень интересовалась путешествиями и плаваниями.
– Сеньора, – сказал я, когда уже был сыт рассказами и пояснениями, – не длите более мои мучения! Позвольте моему рту замолчать, и пусть заговорит моя бурлящая кровь!
И, как и в прошлую ночь, мы начали нашу бескровную битву на том ложе, на котором сидели. Уже почти наступил рассвет, когда она уснула, нежно положив голову мне на грудь. Тогда я понял, что настал, наконец, момент снять повязку с глаз. Со всевозможным старанием, почти не шевелясь, я ослабил узел и поднял ткань на лоб.
Всего несколько секунд я смотрел на нее, но запомнил на всю жизнь. И вовек не смогу позабыть, потому что видел, думается, истинно райское создание. Лицо ее, освещенное слабым светом луны, которая уже была готова исчезнуть с неба, являло собой совершенные пропорции. Лоб был высок и бел, как, впрочем, и весь лик, казавшийся почти прозрачным, словно пена волн. Длинные и густые волосы цветом напоминали скорее шафран, нежели патоку. Брови походили на два небольших лука, изготовившихся выстрелить стрелами глаз. Глаза же были прикрыты веками, а потому не знаю, какого они цвета. Пухлые губы – розовы и нежны. Тело, казалось, сошло с тех гобеленов, что я видел в одном дворце в Венеции, столь оно было совершенным. Я умолчу о ее ступнях, поскольку их чудесная молочная белизна заслуживает особого разговора. Как две горлицы – нежные и теплые – дремали они на подушках из тафты, разбросанных по софе, и я не мог побороть искушение целовать их, как целуют, поклоняясь, священную реликвию. Нет, увиденное не разочаровало меня. Напротив, лишь подогрело мое желание сделать это прекрасное тело еще раз моим, чтобы вновь вкусить наслаждение.
