— Помню, если уж затруднения велики были, переходил на мегрельский. Однажды тогдашний секретарь райкома Бартая к нам в деревню в гости заехал, так прямо ошалел! Постой немного, закончу, и подойдем к старику. Повстречался он, значит, вот здесь, у мостика, Самсону, так тот его, из-за чего-то рассердившись, целый час по-венгерски уму-разуму учил! И ни единого слова при этом ни по-мегрельски, ни по-грузински, ни по-русски!
— А как это он язык так выучил, за два года-то?
— Собственно, подобные случаи наблюдались психологами: после сильных стрессов люди, бывало, начинали говорить на другом языке… Еще удивительнее то, что верность этой девушке, память о ней он сохранил на всю жизнь. Что, наверное, Самсону уже перевалило за сотню?
— Давно! Года рождения своего не помнит. Недавно внук Фотине его спросил, так Самсон отвечает: двадцать семь мне, и осенью надумал жениться, мол!.. Ну-ка ты ему о себе не говори, посмотри, узнает ли тебя?
Когда Ноко и Калистрат подошли совсем близко, старик даже не поглядел в их сторону.
— Самсон — патени, кореко?[2]
— Ко, патени, ко. Куорек диоде.[3]
— Узнаешь? — Ноко указал на Калистрата.
— Нет, батоно. — Самсон даже не взглянул на гостя.
— Это же сын Эстате! Ты ведь знал Эстате Беридзе?
— Нет, батоно, нет! — упрямо повторил старик.
— Говорил же, он не в себе, — сказал Ноко.
— Тише, он ведь услышит.
— Да где там!
Когда пошли дальше, Калистрат спросил:
— А Порфирий Джанашия жив?
— Тоже вспомнил! Ведь он в шестьдесят шестом умер, нет, в шестьдесят пятом. А как ты смеялся над ним, помнишь?
— Это из-за чего?
— У нас об этом и сейчас вспоминают! От него письмо с фронта пришло, а жена его Мария тебя попросила прочесть. Начиналось: «Сестрица Маро…» Ты взял да и раззвонил по всей деревне. Что, в самом деле так и было написано?
— Ну да. Видно, у кого-то сдуру переписал начало, не вглядевшись. Тогда чуть ли не все письма начинались одинаково: «Сестрица Маро, прежде всего пожелаю тебе выполнения твоих планов на все сто процентов…»
— И стоило из-за этого людей срамить? Народ животы надорвал с хохоту — Порфирий, мол, жену сестрой называет!..
— Мал был, ума не хватило… А Дзуку жив?
— Ханга[4] Дзуку?
— Да, да!
— Жив! Вон там его дом, двухэтажный.
— Это его-то домище? Неужели вылечился? Помню, как найдет на него — все рушит! Мимо его ворот страшно было проходить! То камнем запустит, а то и следом погонится. И ведь догонит!
— Вот и выздоровел Дзуку. Такой ладный, сноровистый да работящий мужик стал, порадуешься. Не женился, однако. И сестра его Лола тоже замуж не вышла.
