Старший казармы прошмыгнул в свою конуру. Люди слезали с нар, собирались группами в проходе.
— Ни один не убежал, всех привели!..
— Трепня, не верьте, знаем мы немецкие штучки. Взяли пять человек из внешней команды, чтобы продемонстрировать, дескать, поглядите, вот они, беглецы.
Правдой оказалось самое худшее. Пятерка действительно была поймана и возвращена в лагерь. Под вечер всех нас выстроили на широком плацу. Осужденных вели по одному и ставили к стенке. Процедура тянулась мучительно долго. Расчет прост — чем дольше мы будем наблюдать, тем сильнее впечатление.
Мы стояли на порядочном отдалении, но нам хорошо были видны товарищи. Руки у них связаны за спиной, одежду собаки изорвали в клочья. В момент, когда раздалась команда «огонь», послышались гневные голоса осужденных. Я видел, как расстрелянные один за другим рухнули на снег. Падали на колени, потом безжизненно валились на бок.
После неудачного побега пятерки репрессии усилились. Автоматчики, полицаи, собаки заполонили все уголки лагеря. Нечего было и мечтать о том, чтобы попасть во внешнюю рабочую команду. Пленные знали одну дорогу: от казармы до уборной и обратно. Маршрут движения был строго очерчен. Чуть отклонишься — того и гляди получишь пулю в спину. Правда, спустя некоторое время Мейдер разрешил нам выходить после обеда из казармы. Мы совершали небольшие пробежки по уплотненному снегу, размахивали руками, чтобы привести в чувство застывшие члены. Пробежишь десяток метров и остановишься. Организм истощен, сердце колотится, вот-вот выскочит из груди.
По ту сторону проволочных заграждений работают с лопатами наши. На изрядном расстоянии мы обмениваемся приветствиями:
— Никого нет из Вятки? А киевляне? Ростовчане? Воронежские есть?
Володьке не терпится подойти ближе к проволоке. Приходится силой тянуть парня назад.
— Гляди, нарвешься, — отчитываю Володьку.
Как-то несколько человек приблизилось к заграждению. По ту сторону оказались земляки. С вышки тотчас раздалась короткая пулеметная очередь. Двое были убиты наповал, один тяжело ранен. Свора полицаев набросилась на нас, потеснила в казарму, заперла всех на засов.
После ужина Володька сообщил нам неожиданную новость: видел возле комендатуры Виктора.
— Честное слово — он, — клялся Володька, стуча себя в грудь кулаком. — Любезничает с немцами, одет в теплую куртку, сапоги блестят…
Качурину не верилось:
— Зрение у тебя хорошее, но я все же сомневаюсь. Моряк, севастополец… Не может быть!
