В другое время Елена, скорее всего, отметила бы, что живопись Старой Империи поднялась до уровня Земного Ренессанса (как минимум), но сейчас девушке было несколько не до того. Во-первых, у нее снова разболелся едва-едва сросшийся перелом. Болел тупо, надсадно, как заноза, что запустила иголки под кожей, в отростки нервов, вроде бы и не смертельно, а не забыть, не отвлечься. Во-вторых, она смотрела на распростертое под факелами худое тело и боролась с явственным чувством дежа-вю. Как будто Елена снова оказалась на складе Матрисы, где предстоит провести ампутацию больной стопы. Только вместо гангренозной язвы сейчас перед аптекарской ученицей оказался серьезный ожог. Пахло жареным мясом, немного тухлятиной и разогретым железом.
Арестант был в сознании, однако на болезненно исхудавшем лице жили только глаза — огромные, навыкате, переполненные застарелым ужасом, который сам по себе стал привычкой. Бедняга сжался, обхватив себя руками, которые больше походили на веточки с тонкими волоконцами истощенных мышц под кожей серо-землистого цвета. Тяжелые кандалы оставили на запястьях и щиколотках черные полосы мозолей и незаживающих язв, несмотря на тщательную обмотку тряпицами.
Елена тяжело вздохнула. Палач истолковал это по-своему и тоже вздохнул, а затем с легчайшей ноткой вины признал:
— Перестарался ученик. Молодой еще, научится.
Елена сглотнула подступивший к горлу комок горькой тошноты. Чтобы скрыть гримасу отвращения, склонилась ниже над широким ожогом, что шел по левому боку «пациента».
— За что ж вы его так? — задала вопрос Баала с той уверенностью, что сразу выдавала завсегдатая подземной тюрьмы, причем с правильной стороны решетки.
— Да заслужил уж, совершеннейший негодяй, «разводчик», — лениво процедил палач.
Выражения лица карлицы Елена не видела, но буквально почувствовала поток яростной злости, что хлынул от маленькой женщины. Кто такой «разводчик» Елена не представляла, но судя по всему, здесь это считалось чем-то поистине ужасным.
— Ну, что? — с тем же ленивым тоном и выражением вопросил палач, чье терпение, кажется, заканчивалось, как вино в тщательно выжимаемой губке.
Елена представляла себе заплечных дел мастера по образам из книг и фильмов, где их обычно описывали в качестве толстых дегенератов. Что ж, возможно так и было в жизни, однако палач и мастер пыток по имени Квокк выглядел, прямо скажем, не канонично. Он был в средних годах — прямо-таки мечта девиц, жаждущих мужа степенного, в житейских делах умудренного, однако сохранившего живость тела для зачатия, а также иных телесных надобностей. Худой, быстрый и точный в движениях, довольно-таки изящный. Длинные, аккуратно завитые волосы вполне подошли бы человеку благородного сословия, тонкая щеточка усов была аккуратно выстрижена, как по линейке. Одет щегольски, будто зажиточный мещанин, совершенно по ошибке забредший в пыточный каземат заместо доходного дома — в нечто похожее на комбинезон из узкой куртки с разрезанными по всей длине рукавами, а так же еще более узких штанов-чулок с пятиугольным гульфиком. И куртка, и чулки соединялись частой шнуровкой, согласно последней моде — без пуговиц, с крупными узелками вместо оных. Образ завершали туфли мягкой кожи, больше походившие на рабочие тапочки с медными пряжками. В общем, ежели снять заломленный набок берет и переодеть в обычную одежду, получился бы эффектный городской хипстер. Общее впечатление усугублялось кружкой «крафтового» пива с желчью теленка, которое палач с удовольствием прихлебывал, не забывая стереть пену с кончиков усов.
