Дураки! Если даже допустить, что я так зол, чтобы писать на Сучкова «телеги», то неужели мне может прийти в голову столь глупая мысль? Нет, я не пишу жалобы ни на Сучкова, ни на Храпченко>28, ни на Маркова>29, ни на других потентатов, чтобы доставить им лишнее удовольствие почувствовать свое могущество.
Пожалуешься на них! Единственное, что я могу сделать, это показать им то самое, что Иван Никифорович показывал Ивану Ивановичу. Пока марксизм не отменен, живым съесть меня нельзя. Можно только сказать: «Он считает себя большим ленинцем, чем сама партия», но до этого дело пока не дошло.
Что касается смерти Сучкова, то я не исключаю, что он был очень огорчен самим фактом моего существования. Само собой разумеется, что этот факт является для них непонятным и живым укором. Пасть открыта, а проглотить нельзя!
Как раз незадолго до своей смерти Сучков, не называя меня по имени, обрушился на догматическое понимание теории отражения с высокой трибуны докладчика на каком-то официальном заседании под предводительством самого Маркова. Умер Сучков в Будапеште. Я был в то время там по случаю глазной операции. Накануне своей смерти он выступал в советском посольстве. Доклад, по рассказам присутствовавших, не понравился. Его забросали вопросами. В своих ответах он напал на Лукача, задел и меня, но не встретил сочувствия и уехал в отель, где с ним и случился инфаркт.
Возможно, что я, таким образом, все же послужил некоторым толчком к тому, чтобы он отправился a farsi benedire[ко всем чертям (итал2)\. «Маменька устала бить тятеньку!»
Отчего же мне не приходится быть столь чувствительным ко всем гонениям и гадостям, которые эта компания сикофантов устраивает мне в течение, по крайней мере, сорока лет? Нежные души…
Были времена, когда моя жизнь походила на шаги человека, идущего по краю пропасти и только потому не падающего, что он в нее не смотрит. Это точно так! См. мои ссылки на новеллу о еврее Аврааме (в «Декамероне» Боккаччо) на лекциях в 30-х годах!
А слова Розенцвейга>30 – «Лифшиц примиряется с советской жизнью, как Гегель с разумной действительностью»?
А мои слова с трибуны: «Наш мир есть безусловно лучший из миров, ибо всегда можно придумать что-нибудь лучшее». Студенты ИФЛИ
31 очень смеялись.
10. VI.75.
Мне говорят, что я оптимист, «жизнелюб». Отвечаю на это: «стерпится – слюбится».[Из письма неизвестному автору. – Cocm.]
[…] Главным направлением моей деятельности во все времена были лекции. Кроме того, серьезное значение и довольно значительное влияние имели мои газетные полемические статьи, направленные против существовавших в те времена, не исчезнувших и теперь, разновидностей вульгарного марксизма. Ему, увы, всегда принадлежали самые сильные позиции. И то, что в тридцатых годах была пробита довольно широкая брешь, не будет забыто. Из моих статей стоит прочесть «Ленинизм и художественная критика» («Литературная газета», 1936, 20 января). Последовавшая за ней литературная дискуссия, очень свирепая, будет со временем переиздана, но она требует некоторых комментариев. Ее маратовский тон, вытекавший из безусловных требований обстановки, современному читателю будет непонятен. Более доступная в этом отношении другая дискуссия (1940 г.), которая была прелюдией к закрытию журнала «Литературный критик» и закончилась бы еще хуже для Вашего покорного слуги, если бы не война. Мои статьи в этой дискуссии – «Надоело» («ЛГ», 1940, 10 января) и «В чем сущность спора?» (там же, 15 февраля). Остальные статьи напечатаны не были. Стоит прочесть, однако, и статьи других авторов, как моего, так и противоположного направления. Нужно только иметь в виду, что в статьях наших противников цитаты самым безбожным образом фальсифицированы. Для полной информации насчет того, каковы были дела автора этих строк, стоит прочесть статью А. Фадеева в «Литературной газете» за 1953 год, конец марта (число не помню)
