Можно счесть, что это одностишие (моностих) четырехстопного ямба, что в окружении верлибров это своего рода ритмическая «цитата» из классики. Хотя, в сущности, здесь (как и везде у Айги) слово является потенциальным стихом, и можно представить такую транскрипцию:
Но вот уже пример безусловно «цитатного» ритма —
«Страничка с признанием» (1978):
было: в лицо Простоте попытался взглянуть я
однажды
понял одно: что лишился я Слова как зренья
Поэт прибег к античному дистиху, чтобы «чужим», посторонним для него ритмическим языком описать свою художественную систему, взглянуть на свой стих извне. Стратегия Айги — приближение к Простоте с большой буквы. Но эта цель для него (а может быть, и для любого другого поэта, стремящегося именно к Простоте, а не к упрощению, не к примитиву) всегда остается отдаленной, ее достижение приводит к полному молчанию, рассказать о котором можно только на чужом, на почти иностран ном языке.
Свободный стих Айги в исключительном случае может допустить и «нечаянное» появление рифм, например, в стихотворении «Полдень» (1982):
роз
сияние —
как долгое вытирание
слез
Можно увидеть здесь кольцевую рифму: «роз» — «слез», «сияние» — «вытирание». Но можно считать данное созвучие случайным и несистемным: так, в переводе на немецкий у Феликса Филиппа Ингольда эти слова не зарифмованы («der rosen // leuchten // wie ein langes // tränentrocknen»).
Вступая в мир Айги, я часто вспоминаю блоковские строки из стихотворения «Россия»: «А ты все та же — лес, да поле, // Да плат узорный до бровей…»
Музыкальное соединение в одной картине портрепоэзия 100 процентов [17] та и пейзажа, конкретного лица и лика России — вот что унаследовал Айги от символизма (опыт которого он органично соединил с хлебниковской традицией) и реализовал совершенно по-своему на всех уровнях стиха и языка. Такие мотивы, как лес, поле, снег, сон, тишина, обнаружили здесь смысловую и эмоциональную неисчерпаемость. Потому Айги не нуждается во внешнем разнообразии тематики. О поэте точно сказала Юнна Мориц: «У него везде — лицо». А Евгений Евтушенко, приведя эти слова, добавил: «И везде — свое»[4]. И очень ошибся, приписав Айги не свойственный данному поэту эгоцентризм! Ибо на каждой странице-картине у Айги предстает лицо мира, лицо Бога, а собственно авторское лицо заметно здесь настолько, насколько оно соотносимо с ликами вселенной и Творца.
Стиховые страницы Айги можно уподобить иконам, зачастую здесь просматривается неназойливый графический рисунок — крест. Взгляните на вошедшие в эту книгу стихотворения «В тумане» (1980), «Возникновение храма» (1981). А в сущности, идея креста присутствует в каждом тексте — как соотношение горизонтального и вертикального планов стиха. Айги, быть может, самый религиозный из нынешних российских поэтов, хранящий свою веру в чистоте и в душевной тишине, чуждый позы, аффектации, экстаза — всего, что он сам называет «религиозной грязью». В финале стихотворения
