С женою, прабабушкой Федосьей Петровной, прадед жил дружно и не был с нею крут. Он звал ее в добрый час «молчальница да чаевница» и, судя по рассказам, в ласковое свое слово включал два действительных свойства прабабушки. Она не любила сплетен, не была охоча на слово и не бойка на язык, с прадедом молчала еще больше, чем с другими, и он ценил эту молчаливость жены: «Мужского слова дельного бабе не дано, – говаривал он, – а на бабье слово бездельное она, спасибо, не охоча: стало быть, умна!» Про чаелюбие же прабабкино прадед шутил, что она вписала бы в поминанье того, кто первый изобрел пить китайскую травку, да вот только имя неизвестно. В доме было заведено пить чай три раза в день, но у прабабушки был еще особый маленький самоварчик арбузом – скороспелка: «Только пыхнет – и уж готов», она его называла кратко «мой». Она и не отдавала приказаний ставить его, а просто спрашивала время от времени, в часы от утра и до вечера: «Мой-то готов?» – и ответ был всегда: «Сейчас несу» или «Поспевает». Сидит, бывало, прабабушка с прадедом; он приехал из лавки или с фабрики и сказывает ей что-нибудь, а она молчит, молчит. Это он любил и только иногда требовал: «Ну что ж, мать, отзовись, скажи что-нибудь». Это бывало тогда, когда ему хотелось, чтобы прабабушка выразила согласие каким-нибудь его заветным мнениям или предположениям; но если прабабушка, слушая рассказ, зевнет и не скроет зевоты, прадед досадливо обрывал рассказ и спрашивал: «Что, мать, по „моему“ соскучилась? Не держу, иди, с „моим“ тебе беседовать сподручней!» Сам он никогда не пил чай из бабкина самовара, а пили с нею приятельницы: соборная протопопица, Аксиньюшка-«ходильница»: купеческая вдова, не из богатых, не из бедных, побывавшая в Киеве и старом Иерусалиме, две-три купчихи из Красного ряда, монашки из Владычнего монастыря. Иногда, впрочем, ставили «моего» с «сугревом» – с мадерою и настойками, с большою закускою – это когда прабабушка принимала генеральшу Шолмотову, подгородную помещицу, которая сама вызвалась крестить у нее сына. Но сама прабабушка «сугреву» не любила. Прадед же выпивал только рюмку или две водки перед обедом да с покупателями в трактире, а про французские вина говорил, что они только кровь разжижают, и у всех бар оттого кровь тонкая и жидкая, а у кого густая кровь, у того и век долог, и ум крепок.
2
Первые дети у прадеда с прабабкой умирали в младенчестве: мальчик, девочка, опять мальчик, две девочки-близнецы, – и прабабушка уж отчаялась было, что будут дети-живуны, и молила Бога, чтоб или совсем не давал Он ей детей или, дав, не отнимал бы. Забеременев после того, как схоронила близнецов, прабабушка дала обещание всю беременность провести в посту. Узнав это, протопопица покачала головой: «Монашку бы не родить», – но прабабушка исполнила обет: не ела скоромного все время беременности, а время проводила в том, что затеяла шить шелками покров на раку Чудотворца в подгородный монастырь. Пришло время, она родила девочку Ирину – и она осталась жить. Через полтора года прабабка родила мальчика, назвали Иваном, и тоже был живу́н, но после него дети уже не рождались. Было это уже в то время, когда прадед был сильно богат и был уж у него шелковый халат от бухарского эмира.
