Исполнение Грассо одной сцены в La morte civile[5] поразила и тронула меня до глубины души. В ней он играл роль преступника, который только что сбежал из тюрьмы. Заключенный стоит на сцене, усталый и голодный. Девушка приносит ему немного еды и фляжку вина. Персонаж Грассо начинает отрывать кусочки хлеба от буханки и засовывать их в рот. Он бросает взгляд на девушку (знаю, в это сложно поверить, но я видел это своими глазами) и влюбляется в нее в то же самое мгновение: любовь с первого взгляда. Грассо сыграл гениально, ему удалось показать зрителю то, что происходило в душе героя. Отчетливее всего я помню, как в этот момент кусочек хлеба застревает у него в горле. Откровенно говоря, я не имею ни малейшего понятия, действительно ли он подавился хлебом или создал такое впечатление своей игрой. То же самое повторилось и в конце пьесы, когда герой Грассо решил покончить жизнь самоубийством, приняв яд. Яд в виде таблеток находился в маленьком мешочке у него на шее. Помню, как он засовывал таблетки себе в рот. Казалось, он не мог их проглотить, поэтому глотал с усилием. Затем, в отчаянии, он пытался избавиться от яда, который уже попал в горло. До сих пор не знаю, было ли это игрой или что-то случилось с теми таблетками. В конце сцены он уже полагался только на свои навыки актерской игры. Его предсмертная агония была поразительно реальна и убедительна: лицо резко побледнело, а тело забилось в конвульсиях. Его движения были физическим отражением эмоционального состояния героя. Мне пришлось буквально вцепиться в подлокотники своего кресла, чтобы не начать звать на помощь. Казалось, прямо передо мной по-настоящему умирает человек. В конце пьесы занавес поднялся чуть позже, чем обычно. Когда актеры вышли на поклон, Грассо стоял в середине, все еще дрожащий и бледный. Его игра, в которой он убедительно соединил физическую составляющую с эмоциональной, была непревзойденной, она ужасала и восхищала.
Через несколько дней я пригласил друзей сходить со мной на спектакль Грассо. На самом деле слово «пригласил» не соответствует действительности, потому что я не мог купить им билеты, у меня с трудом хватало денег на собственный. Тем не менее, я пригласил их разделить со мной удивительные впечатления, которые испытал во время просмотра. У меня было ощущение, что это я открыл Грассо, поэтому чувствовал за него ответственность. Многие из пришедших на спектакль стали впоследствии членами театра «Груп», хорошо помню Морриса Карновского и Стеллу Адлер. После первых двух актов я как можно глубже погрузился в свое кресло, надеясь, что на меня никто не обратит внимания. Возникло ощущение, что гениальный актер был не в форме. Очевидно, Грассо сам это прекрасно понимал. Но, казалось, это его не беспокоило, он только проводил рукой по редеющим волосам, выражая тем самым легкое неудовлетворение и понимание, что все идет не так, как надо. Казалось, своим поведением он говорил: «Я не несу ответственность за вдохновение – оно приходит свыше. Если вы, зрители, пришли в плохой для артиста день, я ничего с этим не могу поделать». Как профессиональный актер Грассо был готов к такому исходу событий, но для меня это стало форменным бедствием, ударом и по самолюбию, и по репутации. Когда мои друзья время от времени поворачивались ко мне во время первых двух актов, я только глубже забивался в кресло.
