– Так, глядишь, в начальные школы сами скоро бегать будут, а не палками загонять придется, – усмехнулся Митька. – Ежели никого никуда без знания грамоты брать не будут.
– Ты высказывай при мне таких мыслей, – я его хмуро оборвал на полуслове. – А то ить мне недолго указ подписать. Токмо взвоете вы же поначалу, – Митька поджал губы и быстро набросал себе в ежедневник, тем самым карандашом грифельным, что и как нужно оформить. – У меня до Синода что-нибудь запланировано?
– Эйлер на полдень, после собрания кабинета министров, которые начнут через час подъезжать, – сверившись со своими записями уведомил меня Митька. Вот черт, я совсем про него забыл. Ну ничего, Эйлер – это не страшно, учитывая, что мне предстоит впереди. Я осмотрелся в зеркало. Из-за моей довольно смуглой кожи, вечно загорелой, синяк на щеке смотрелся довольно блекло. Не впечатлял. При некотором освещении его вообще видно не было. А что, если…
– Тащи сюда белила, румяна, сурьму, чем там еще дамы красоту наводят, – от внезапности приказа бедный Митька сел, не глядя, на стул.
– Зачем они тебе нужны, государь? – тихо спросил он.
– Рассказом Александра Ивановича о том, что по мне целый франкский герцог вздыхает, впечатлился! – рявкнул я. – Неси, что велено, потом увидишь, зачем. У нас, слава Богу, не демократия, чтобы царевы приказы оспаривать.
Когда требуемое появилось, я сел перед зеркалом и принялся делать синяк более видимым. Навыков у меня особых не было, но вроде что-то получилось. Теперь вся щека была красно-фиолетовая с желтоватыми островками, словно Рондо мне не пощечину отвесил, а как минимум табуреткой приложил. Это принцессе вредно, чтобы ее с такими украшениями видели, а мне сойдет. Пускай все видят, как государь страдает и все равно силы в себе находит делами заниматься. Может совесть у кого проснется?
Совесть проснулась только у Черкасского, который предложил мне показаться Бидлоо, а потом продолжить. По казнокрадству в Адмиралтействе мне, кстати, пока не отчитались, готовили доклад, а вот переписчики меня «обрадовали», потому что общая убыль населения составила почти пятнадцать процентов. Это мужского населения, потому что женщин никто никогда не считал.
– Сколько сбежало? – я потер переносицу и снова устремил взгляд на Черскасского.
– Да почти полмиллиона душ. А ежели с женами и девками считать, то почитай полтора мильона получается, – сверившись с бумагами в папке, которая скоро перестала быть прерогативой Ушакова, ответил Черкасский.
