Пока я пил кофе, размышляя о насущном, Ушаков тем временем расположился в кресле напротив стола, возле которого я стоял, потому что за ночь уже задницу отсидел так, что один только вид кресел вызывал стойкий позыв к рвоте, поэтому садиться я не собирался.
– Устал, Андрей Иванович? – я снова отхлебнул из чашки кофе и поморщился.
– Не без этого, государь, – Ушаков протер лицо руками и только после этого посмотрел на меня.
– Тебе бы отдохнуть чуток, – поставив практически пустую чашку на стол, я повторил жест Ушакова, протерев лицо обеими руками.
– Вот скотину эту поймаю и отосплюсь, – мрачно сообщал он, глядя исподлобья, словно подозревая меня в том, что это я прячу где-то здесь сбежавшего государева преступника, которого уже три дня не могут найти, хотя ищут тщательно.
– Ну куда Ванька мог деться? – для меня исчезновение Ивана Долгорукого оказалось полной неожиданностью.
– Не знаю! С сестрой в бега подался, – в сердцах воскликнул глава Тайной канцелярии.
– У Шереметьевой искали?
– К Наталии Борисовне первой наведались. А потом еще несколько раз, когда мимо пробегали. Нет его там, более того, не появлялся Иван Долгорукий у своей невесты.
– Да как вы умудрились такую приметную личность как Ванька вообще потерять? – я потер шею. Жесткий ворот камзола натирал шею так, что на шее оставались следы, даже кружевной воротник рубахи не спасал.
– Да вот умудрились, сукины дети, учить еще их да учить.
– Плетьми? – я прикусил губу, чтобы сдержать неуместную здесь и сейчас улыбку.
– Если потребуется, – жестко ответил Ушаков и поднялся из кресла, поведя плечами. Наверное, ему хотелось потянуться как следует, но мое присутствие действовало как хороший такой сдерживающий фактор. – Ты точно своего любимца не прячешь, государь? – он подозрительно посмотрел на меня, чуть сузив глаза, а я едва не поперхнулся от такого заявления.
– Ты совсем ума лишился, Андрей Иванович? – спросил его так ласково, что тот вздрогнул.
– Извини, государь Петр Алексеевич, уже бред несу. Наверное, точно поспать нужно. Но как это злодей Ванька умудрился уйти от меня? Не понимаю. Словно колдовством глаза отвел, окаянный, – и он, поднявшись из кресла, побрел к выходу.
– А ты зачем приходил-то? – опомнившись задал я ему вопрос.
– Чтобы предупредить, что скоро Шереметьев жаловаться прибежит. Уже грозился, только забота о твоем здоровье не позволяет дружку сердечному тебя государя кляузами огорчать. Вроде бы нельзя в одном и том же месте несколько раз одного преступника ловить… Дурость, вот ей-богу дурость.
