Мануэль дополняет:
– Свобода, красота, истина и любовь.
– Что это означает?
– Представители богемы живут, основываясь на этих четырех ценностях.
Джино сменяет Мануэля, они перебивают друг друга и говорят возбужденно, как будто у них один голос на двоих.
– С одной стороны – наши авангардные идеи, а с другой – общество, не способное меняться.
– Какое отношение это имеет к свободе, красоте… и остальному?
– Нужно провоцировать буржуазию, ломать традиции.
– Каким образом?
– Провоцировать конфликт, развенчивая все предустановленные ценности. Прежде всего, деньги. Уничтожить важность, которую они всегда имели в искусстве. Нужно установить новые межличностные отношения, без помощи денег. Поэтому мы говорим о свободе, красоте, истине и любви.
– Амедео, нужно перестать думать, что хорошее искусство имеет одну цену, а плохое – другую. Наш враг – рынок.
– У художников, музыкантов и литераторов наконец-то появилась возможность покончить с традициями и правилами.
– То есть? С деньгами?
– Именно.
– А есть на что?
– Чтобы поесть, всегда найдется какой-то способ…
Мне сложно понять, о чем они говорят.
– Друзья, вы должны дать мне время все осознать. Мне нужно привыкнуть.
Розалия возвращается с тремя огромными тарелками феттуччине аль рагу. Джино повязывает салфетку вокруг шеи, как ребенок.
– Ваши феттуччине, пальчики оближете.
Розалия ставит тарелки на стол и садится рядом со мной.
– От мысли, что этот парень закончит как вы, у меня все внутри сжимается.
Я смотрю на Розалию – и распознаю в чертах ее лица что-то похожее на мою мать. Ее взгляд выражает ту же любовь и доброжелательность, что и взгляд синьоры Гарсен. Мне интересно узнать, как вышло, что такая женщина осела здесь и теперь кормит парижских неудачников.
– Розалия, почему вы приехали в Париж?
– Ты что, ко мне на «вы» обращаешься? Обращайся на «ты», мы же итальянцы!
– Розалия, как ты не утратила произношение?
– Я постоянно практикуюсь. Как только ко мне приходит кто-то из итальянцев, я говорю с ним на родном языке. Но знаешь, я и по-французски отлично говорю. Я тут живу уже больше двадцати лет. Я была натурщицей Бугро.
– А кто это?
Мануэль отвечает – с полным ртом феттуччине:
– Это очень… очень востребованный… и популярный художник. Он предпочитал писать… обнаженных женщин.
– Прожуй, а то у тебя все изо рта вываливается…
– У нашей Розалии было красивое тело. Я видел картины этого художника.
– Сейчас он тебе скажет, что я всегда была обнаженной… Впрочем, хорошие были времена.
