Вставая, Фюмроль обнаружил на постели бутылку. Удивленно покривившись, но так ничего и не вспомнив, он глотнул из горлышка и принялся за утренний туалет. Когда выбритый и благоухающий одеколоном, он присел у чайного столика, ужасы прошедшей ночи представились в несколько смешном виде. Он раскрыл черную лаковую коробочку и, насыпав серебристо-зеленого чая в тонкий фарфоровый чайник, плеснул из термоса кипятку. Потом долго смаковал золотой напиток, нежно пахнущий алым жасмином. С каждым глотком крепло почти животное ощущение довольства. Фюмроль неожиданно обрадовался тому, что молод, здоров, хорош собой и, кажется, чертовски проголодался. Выплеснув остывший чай из полупрозрачной, с прихотливым синего кобальта орнаментом чаши, он заварил еще щепотку и, дожидаясь, пока настоится, подошел к окну.
Во внутреннем дворике отеля кипела жизнь. Черноволосые миниатюрные женщины в черных шелковых брюках и светлых блузах таскали тюки с бельем, бой в малиновой ливрее спешил куда-то с утюгом, точил длинные ножи поваренок. И полным-полно было ребятишек: стройных девочек с любопытными, по-женски умудренными глазами и полуголых мальчишек, которые смеялись даже тогда, когда падали и разбивали себе носы. Там, внизу, еще плавал голубой сумрак, но небо над черепичными крышами наливалось ленивым зноем, недвижимы были перистые листья веерных пальм, широкие изодранные опахала бананов бросали причудливые тени на желтые стены домов. Запах помоев, которые выплескивались прямо во двор, смешивался с тревожным чадом сандаловых воскурений и сладостным дыханием незнакомых цветов. Фюмроля переполняло предчувствие необыкновенных и радостных перемен. Он ощутил себя моряком, выброшенным после кораблекрушения на незнакомый берег. Его ждала совершенно новая жизнь, и нужно было поскорее забыть о прошлом. Где-то там, за океаном, осталась униженная страна, которую заполнили колонны беженцев, пленительный пепельно-сизый город, чьи вечные мостовые искорежены стальными гусеницами черных танков и стонут под копытами чужих лошадей. Поскорее забыть обо всем, выбросить из сердца и памяти. Иначе дни, которые предстоит прожить под перламутровым небом Индокитая, станут для Фюмроля страшнее вчерашней ночи.
Допив чай, он распаковал чемоданы и переоделся в белое. В тропиках к протоколу относятся весьма снисходительно, и он еще накануне решил, что не станет дожидаться, когда вернут из глажки парадный мундир. Повседневный френч с погонами и орденской планкой почти не измялся, и в нем смело можно было предстать перед генерал-губернатором.
