– Радость моя, не бойся ничего, и Бог даст тебе дорожку: снежок выпадет на пол-аршина и ты лучше доедешь, чем приехала, а в Петров пост опять будь здесь.
Все исполнилось. После этого я как будто совершенно переродилась, в душе водворилось такое спокойствие, какого я никогда не чувствовала».
Вот пример из жизни, описанный простыми, правдивыми словами. Скорбь о смерти любимого близкого человека – самая тяжкая из всех жизненных скорбей. Мы, грешные, всегда стоим перед этой скорбью беспомощные, не зная, как и чем утешить, что сказать, когда перед нами плачут и скорбят люди перед свежей могилой. Да, мы говорим слова утешения, говорим о том, что Господь все делает, как лучше, и все это мы говорим верно, но все это мы говорим холодно, и поэтому слова наши недейственны, неутешительны. Преподобный Серафим, конечно, не доказывал бессмертие души и не говорил никаких отвлеченных истин. В чем же была тайна могущественного действия его слов?
Это тайна благодати, тайна Духа Святого, то, что делает самые простые слова чудотворными для души нашей.
Перед нами другой пример, скорбь иного порядка. Она касается некоего состояния души, которое, воистину, многих повергает в отчаяние. Речь идет о человеческой душе, охваченной хульными помыслами, доведенной до страшно угнетенного состояния.
В 1831 г. 18 июня были в Сарове и пришли к отцу Серафиму И.М.К. и жена его Ю.П.
«Мы нашли старца на работе, он разбивал грядку мотыгой, и когда мы подошли к нему и поклонились ему до земли, он благословил нас и, положивши на мою голову руку, прочитал тропарь Успения Божией Матери “В Рождестве девство сохранила еси…” и т. д. Потом он сел на грядку и приказал нам также сесть, но мы невольно встали перед ним на колени и слушали его беседу о будущей жизни, о жизни святых, о заступлении, предстательстве и попечении о нас, грешных, Владычицы Богородицы и о том, что необходимо нам в здешней жизни для вечности.
Эта беседа продолжалась не более часа, но такого часа я не сравню со всей прошедшей моей жизнью. Во все продолжение беседы я чувствовал в сердце неизъяснимую небесную сладость, Бог весть каким образом туда перелившуюся, которой нельзя сравнить ни с чем на земле и о которой до сих пор я не могу вспомнить без слез умиления и без ощущения живейшей радости во всем моем составе. До сих пор я хотя и не отвергал ничего священного, но и не утверждал ничего: для меня в духовном мире все было совершенно безразлично, и я ко всему был одинаково хладнокровен. Отец Серафим впервые дал мне теперь почувствовать всемогущество Господа Бога и Его неисчерпаемое милосердие и всесовершенство. Прежде за эту холодность души моей ко всему святому и за то, что я любил играть безбожными словами, Правосудный Господь допустил скверному духу богохульства овладеть моими мыслями, и эти ругательные мысли, о которых доныне не могу вспомнить без особенного ужаса, целые три года сокрушали меня постоянно, особенно же на молитве, в церкви, и более всего, когда я молился Царице Небесной. Уже я думал в отчаянии, что никакие муки, по суду земному, недостаточны для моего наказания и что только адские вечные муки могут быть праведным возмездием за мое богохуление. Но отец Серафим в своей беседе совершенно успокоил меня, сказавши со свойственной ему неизъяснимой радостной улыбкой, чтобы я не боялся этого шума мысленного, что это действие врага, по зависти его, и чтобы я безбоязненно всегда продолжал свою молитву, какие бы враг не представлял скверные и хульные мысли. С тех пор, действительно, этот шум мысленный начал во мне исчезать и менее чем в месяц совершенно прекратился».
